Меня поразило это словосочетание: "Культурно воевать!" Впоследствии я много раз вспоминал это выражение, раздумывая о Рокоссовском.
И вот еще один случай.
К линии фронта, продвинувшейся за день на несколько километров к западу, медленно шли две легковые машины, кое-где увязая в косяках наметенного снега: впереди машина Рокоссовского, следом - Лобачева, где сидел и я.
Дорогу расчищали саперы. Передняя машина неожиданно затормозила. Я увидел нескольких саперов, сидевших на снегу, покуривавших. Рокоссовский вышел, быстро к ним зашагал, и мы в задней машине, тоже остановившейся, вдруг услышали его гневный голос. Я приоткрыл дверку и уловил слова.
- Фронту нужны снаряды, а вы тут штаны просиживаете, герои!
И отвернувшись, Рокоссовский пошел обратно. Даже по походке чувствовалось, как он возмущен.
Машины двинулись, но вскоре снова остановились, когда к передней подбежал командир. Рокоссовский поговорил с ним несколько минут, уже не повышая голоса.
Дороги, ровные, широкие дороги, - этого постоянно и настойчиво требует Рокоссовский от своего инженерного отдела.
Могу удостоверить: я бывал, конечно, далеко не во всех армиях, но кое-где пришлось поездить - нигде я не видел таких хороших дорог, как на участке армии Рокоссовского.
* * *
Вот еще несколько штрихов, которые на первый взгляд не имеют как будто прямого отношения к деятельности командующего армией, но в них тем не менее для меня раскрывался облик Рокоссовского.
Впервые я увидел Рокоссовского среди командиров, которым только что вручили ордена.
Лобачев, сидевший рядом с Рокоссовским, поднялся и, покрывая шум голосов, объявил:
- Сейчас несколько слов скажет Константин Константинович.
Рокоссовский смущенно поправил волосы и покраснел. В этот миг мне стало ясно - Константин Константинович очень застенчив.
Как-то впоследствии я сказал Рокоссовскому об этом.
- Вы угадали, - ответил он.
Не удивительно ли, что Рокоссовский, командующий многотысячной армией, имя которого прославлено в великом двухмесячном сражении под Москвой, тем не менее порой краснеет, страдая от застенчивости.
Я не знаю детства и юности Рокоссовского, не знаю, как сформировалась эта своеобразная и сильная натура, но некоторые впечатления позволили кое-что понять.
Рокоссовский приехал в деревню, только что отбитую у немцев. Еще дымились сожженные постройки. Стоял крепкий мороз. В мглистом, казалось бы, заиндевевшем воздухе, пахло сгоревшим зерном; этот резкий, специфический запах - горький запах войны - долго не выветривается. Из-под пепелищ жители выкапывали зарытое добро. Одни куда-то везли поклажу на салазках, другие семьями расположились у костров и что-то варили в котелках и ведрах. Валялись убитые лошади, кое-где уже тронутые топором. В розвальнях везли патроны на передовую; шли красноармейцы, тепло одетые, разрумяненные на морозе; одна группа расположилась на привал, послышалась гармонь; кто-то, присвистывая, пошел вприсядку; туда отовсюду кинулись ребятишки.
Кое-где лежали неубранные трупы немцев. Спеша похоронить своих, немцы свалили мертвые тела в колодец, набросали доверху, но не успели засыпать. Из колодца торчала мертвая, окостеневшая рука со скрюченными пальцами, коричневыми от стужи, этот труп был, вероятно, поднят с земли затвердевшим и, брошенный сверху, так и остался в неестественой и страшной позе. Рокоссовский подошел к колодцу.
Потом повернулся, посмотрел вокруг и, обратившись ко мне, сказал:
- Чувствуете запах гари? Когда посмотришь на все это, вспоминаются исторические книги. Как отбивали татарское нашествие, как воевали запорожцы. Помните Тараса Бульбу?
Другой раз Рокоссовский вспомнил о книгах, сидя за ужином рядом с Масленовым, начальником политуправления армии. Разговор шел о боях под станцией Крюково, которые в армии Рокоссовского любят называть "вторым Бородино".
- Я говорю, это было так! - сказал Масленов и с силой воткнул в дерево стола большой перочинный нож, которым только что открыл консервы.
Рокоссовский достал из кармана свой нож, раскрыл его и вонзил рядом.
- А я говорю: не так!
И добавил, взглянув на Масленова с улыбкой:
- Мы индейцы племени Сиук-Су... Помнишь Майн-Рида?
И мне вдруг представился застенчивый мальчик, который дичится на людях.
Он держится в стороне, молчит, смотрит, слушает. И много читает. Больше всего о войне, о необыкновенных подвигах необыкновенных людей. Потом сам становится военным. И туда, в военное дело, он вкладывает все, чем обладает. Военное дело становится его призванием, его творчеством, его...
Рокоссовский сам произнес слово, которое я подыскивал, стремясь схватить стержень его личности.
- Страсть, военная страсть, - сказал он, когда однажды мы разговорились о характерах некоторых известных полководцев.
Такая страсть - "военная страсть" - безраздельно владеет Рокоссовским. Но даже смолоду она выражалась у него не только в удали и лихости, хотя все это было, и даже с избытком, на его командирском веку, начавшемся в драгунском полку на театре первой мировой войны. Он принадлежит к числу военных, которых называют мыслящими. Много думает о проблемах войны. В армии про него иногда говорят: "Задумчивый".
Мне кажется, что я уловил правило, которым Рокоссовский неизменно руководствуется. Это правило, быть может, годится не для всех. В нем сказались не только опыт и размышления Рокоссовского, но и особенный склад его характера. Правило, о котором идет речь, Рокоссовский высказал за тем же ужином, когда он поспорил с Масленовым. Кроме них в комнате находились многие из комсостава армии: Лобачев, Малинин, Казаков, начальник службы тыла генерал Анисимов и другие. Пели "Стеньку Разина". Подошла строфа:
Чтобы не было раздора
Между вольными людьми...
- Святые слова! - сказал Рокоссовский.
- Почему святые? - спросил я.
- Потому что на войне все совершает коллектив.
- А командующий?
- Командующий всегда должен это помнить. И подбирать коллектив, подбирать людей. И давать им развернуться.
- А сам?
- Сам может оставаться незаметным. Но видеть все. И быть большим психологом.
* * *
Много подвигов совершено армией Рокоссовского в битве под Москвой. Она сражалась на Волоколамском, а затем, после прорыва немцев на Клин, также и на Ленинградском шоссе - там, где противник наносил главный удар.
К армии Рокоссовского принадлежали прославленные части генералов Панфилова, Доватора, Белобородова, Катукова, Ремизова.
Какова же была роль командования армии в этой битве?
Когда теперь, несколько месяцев спустя, мысленно обозреваешь ход сражения, трудно выделить в нем самые напряженные моменты, решающие дни, почти каждый день был решающим, почти каждый день ожесточение борьбы достигало высшего накала. И все же история, быть может, отметит вторую половину октября 1941 года как самый драматический период всей войны, когда немцы, развивая наступление, начатое 2 октября, пытались танковыми дивизиями с ходу прорваться в Москву и этим завершить, как им казалось, войну.
В эти дни майор Соколов, начальник оперативного отделения в штабе Рокоссовского, записывал в дневник: