Саша чем-то больна. Её не по-детски большая сильная душа замурована в хрупкое бьющееся тело. Словно фантомная боль прошлой жизни мучает её, держит вдали от упоения жизнью, не даёт её чувствовать со всей полнотой. Я пытаюсь расспросить её, понять, где находится эпицентр её сомнений. Она молчит, грустно улыбаясь. И ещё более тоскливо становится мне.
Когда я раздеваю её - внутри шевелится природная двойственность. Мне ударяет в голову страсть, но ум, скребясь где-то сзади, не даёт мне насладиться её телом. Я ласкаю щуплые бедра и падаю рядом - рыхлый, уставший, разбитый. Внутри себя повторяю, словно мантру: «Ты не Губерт! Не Губерт!». Убеждаю себя, что Саша старше своих сверстниц - прожитые ею 16 лет, кажутся мне гораздо большим сроком.
Она не понимает меня, целует мои губы сквозь непроходимую колючесть бороды. Смотрит на меня с детской неподдельной верностью, но её глаза - как два голубых мерцания - не выпячиваются сухим блеском, а углубляются, словно отдаляясь от всего - хаоса, мира, эроса. Я трогаю тонкие ресницы, терзаю кончики чёрных волос, окунаюсь в её внутреннюю отдалённость - чужую бездну, где куда чище, чем в моей. Поднимаюсь. Одеваясь, молчу. Иду по голому линолеуму в коридор.
В редакции дают аванс. Когда мне протягивают тридцать бумажек - со стыдом осознаю, что деньги согревают руки. Чувствую пальцами - они жесткие и мятые - словно прошедшие через семь кругов ада, через семь попирательств совести. При этом, когда я говорю слово «совесть» - оно звучит блекло, не по-настоящему, словно исходящее из недр бессовестной души. А душа - это призрак, бесформенное ничто, синоним сознания.
3
Иду на работу. Мои глаза - всё равно, что у собаки - маленькие, настойчиво вдавленные в лицо. Смотрю ими на компанию впереди - на лицах знакомые черты из прошлой жизни. Поравнялись. «Какие люди!» - моё помпезное приветствие звучит, как гадость. В ответ - на редкость мерзкое рукопожатие. Моя рука испачкана прикосновением.
Я осознаю, что вместо слова «жизнь» всегда произношу - «существование». И мне непонятна притягательная сила этого слова - оно пустое и немощное, хотя и широкое, длинное, переливающееся звуками. В редакции ко мне подходит главред. Смотрит на меня пронизывающе - как будто я сорвал выпуск номера. Примечаю в нём поистине начальническую выправку. Даёт какое-то бессмысленное задание - фальшиво поддакиваю, всецело соглашаясь с предложенными условиями.
Вечером сажусь к машинке - не могу писать. И это хуже всего - словно смерть. Каждое утро - одна и та же мысль - что, если я больше не могу писать. Отсутствие слова, как духовная гибель - внезапная и во сне. Это уже конец - полный разрыв с миром счастья, с миром чувств, с миром одинокого размышления, равносильном пребыванию в коже бога. Словно всё утопает в пучине Дела. А там где царит Дело - там сгнивают разум и мысли, новаторство бездарно уступает стереотипу, а логика и расчёт чванливо пережевывают плоть... творческой интуиции.
Свет в комнате не горит. Я его никогда не включаю, только при чтении. Мне претит свет - сквозь темноту силуэты мира кажутся вещественнее. Они не точные, они расплывчатые, едва ощутимые, а значит, картину мира можно нарисовать собственными красками, представить, что угодно там - в дальнем темном углу коридора.
Мои дети из бумаги и чернил - сорванные цветки, части моего мироощущения. Они черно-белые, контрастирующие между собой - ломкие как хрусталь. Слова не имеют никакого смысла, но у моей смерти зашитый рот.
Саша молчит. Её кожа отливает голубым. Её глаза рвутся наружу. Смех прерывается могильным молчанием. Сажусь рядом с ней - обнимаю её, ощущаю тающее в руке плечо. Одинокий предрассветный сон и она засыпает на моих коленях. Я опускаюсь на спинку дивана - словно выключенный из неравномерного потока жизни.
4
Есть такое латинское выражение «tedeum vitae». «Vitae» - переводится как жизнь, а «tedeum» - отвращение, либо... пресыщение. Мне кажется это забавным: моё пресыщение - есть же моё отвращение. Осознание этого приводит к коитусу внутренних противоречий.
Сижу за столом с бутылкой. Она прилипла к моей руке - как куртизанка к дряхлому телу. Играет музыка - звуки судорожные, сверлящие, сдавленные, но по-своему приятные. Пригубив, откидываюсь на спинку, вслушиваюсь в шуршащий голос из радиоприёмника. «Я потерял связь с миром, которого нет...». Это всё равно, что ронять мысль, а потом хвататься за голову, щипать себя за затылок в надежде на проблеск возвращения.