И вот уже он, тот кто раньше был её мужем, снова идет в небесную канцелярию. И просит дать ещё один шанс.
И снова скачет князь ё и снова отказ. Кажется, вот пошли ей сейчас Господь его самого – ну, будь такая возможность, но только в другом телесном обличии, то она бы и его самого не приняла бы. Ей нужен только такой, как был. Точка в точку.
А какой он был? Что можно узнать за несколько месяцев брачной жизни? Вероятно, многое, но и почти ничего. Он для неё (что вполне естественно) некая восторженно – парадная картина.
Нам нравятся подобные истории. Мы примеряемых их на себя, любуемся, тешем гордыню или осуждаем тех, кто поступил иначе.
Да, жизнь людей в 19 веке совсем не то, что нынче в квартире, где за стенкой чья-то мамаша капризничает. И оттенки отношений других людей сокрыты от нас, спрятаны глубоко внутрь. Любит – не любит – вечный ребус, в котором нам со стороны уж точно ничего не понять.
17. Поздняя любовь
Кажется, даже на смертном одре передо мной всё так же будет витать этот коричневый костюм.
Можно ли выдумать что-либо более несуразное? Создало ли человеческое воображение что-то глупее? Наверное, только коричневый кримпленовый костюм из далекого советского бытия. К слову сказать, подобный носила соседка. Носила долго, наперекор моде. Коричневый. Кримпленовый. Пиджак с громадными резными лацканами, похожими на половинки листа монстеры. И юбка двухклинка, легкий клеш к низу.
Но тот костюм, с которого я начала, был мужской. Костюм моего преподавателя по теории литературы Андрея Борисовича.
В нем (в А.Б., а не в костюме) сошлось всё, что я не любила в мужчинах, как говорят «не мой психотип»: высокий рост, худоба, бледность лица и рук, облетающая шевелюра и бородка с усами «а-ля Феликс Дзержинский». Последней каплей был костюм, или нет, все-таки первой. Потому как из центра нашей громадной лекционной аудиторией, где я сидела, согнувшись над тетрадкой с конспектом, он был виднее остальных деталей.
Андрей Борисович был престранный тип. Почти никогда не улыбался, но при этом, несомненно, остроумен, довольно ироничен, слегка желчен. Когда было ему смешно – он фыркал, как ёжик, куда-то там в свои усы: фы-фы.
Читая лекцию важно расхаживал, заложив руки за спину, от чего казался ещё более сутулым, чем был на самом деле. И эти расхаживания были довольно размеренны и скучны, как почти у любого лектора. Но тем не менее было заметно, что ему нравилось нравиться (да простится мне эта милая тавтология). Он неявно, но всё-таки красовался, очень точно, почти расчётливо, шутил. Но предмет преподавал с математической ясностью.
Отдавая должное (хотя, нет, вру, тогда я этого не понимала!) его преподавательскому таланту (знания он вколачивал точные и прочные – и всё, как мне казалось, довольно безболезненно), понимая, что он хороший специалист, я его не любила.
И когда Ленка Аверина, моя сокурсница, заходясь от восторга, произносила его имя, я недоумевала: «Ну, А.Б. как А.Б… Подумаешь… ничего особенного. Не искрометен, дурно одет, слегка скучен.»
И вот прошло двадцать три года. Боже! Как один день, мы сидим в кафе с Катей Кирюхиной, моей дорогой сокурсницей, у которой я спала на коленях под столом на истории КПСС, потом вязала ей свитер (не кпэсне, конечно, Кате!). Мы сидим в кафе, и я ловлю себя на том, что вот уже добрых полчаса с упоением рассказываю ей об А.Б., как будто он не общий наш преподаватель. А она, такая тихая, вежливая и внимательная, слушает мой восторженный захлёб: ах, какой он был; как на первой контрольной я плакала от бессилья, что не могу справиться; что по сути ушла от него с тремя чемоданами знаний; что вся теория литературы лежит во мне слоями, как праздничный пирог.
«Я обожаю вас, Андрей Борисович!» – вопию я шепотом, чтобы другие посетители кафе не оборачивались. Катя улыбается той самой улыбкой, какая бывает только у людей, объединённых общими воспоминаниями.
Боже! Сколько лет порой нужно человеку, чтобы всего лишь просто понять некие события из его же собственной жизни.
И теперь милейший, ныне давно покойный А.Б., который казался нам, тогдашним первокурсникам, жутким стариком, а по факту был на добрый десяток лет моложе нас нынешних, милейший А.Б., именуется моим «любимым мужчиной». И это великолепно.
18. Остановка
Он выплыл из проулка тихо и почти незаметно. Маленький, худенький в черной куртёжке с накинутым на голову капюшоном – обыкновенный мальчик.
– Вы 16-й ждете? – спросил он, глядя снизу-вверх.
– Да, – ответила она, ставя на землю сумку, набитую продуктами.
– А вы в новый район едете?
– Да, а ты?
– А я друга жду. У меня друг в новом районе живёт.