Я открыл встроенный шкаф и увидел много-много женских вещей, аккуратно развешенных на плечиках. Такие же вещи весели у нас в шкафу, когда мы жили с Надей. Я снял перчатку и стряхнул пыль с одного из платьев и закрыл этот шкаф. Было ощущение, что мы вторгаемся в интимное пространство других людей — мерзкое неприятное ощущение подглядывания из-за плеча в чужую почту.
Вторая комната была детской. Там стояла двухъярусная кровать, а обои были с розовыми единорогами, скачущими по радуге. Я поставил свой рюкзак у кровати и сел на нее.
Из выбитого окна сильно дуло. Вдалеке еле слышно громыхала канонада. Мой взгляд блуждал по комнате, пока не уперся в оловянного солдатика.
«Интересно, кто здесь жил и из чего состояла их жизнь? Где они работали?.. Зачем тебе это знать?!» — пытался остановить я назойливые мысли.
На войне есть три типа людей. Первый и второй — это противники: солдаты противоборствующих сторон, для которых этот дом и эта квартира — просто огневая точка, которую нужно либо удержать, либо захватить. И есть третья, самая страдающая сторона — мирняк. Те, для кого этот двор и этот дом — Родина. То место, с которым связаны воспоминания детства и все самое теплое и дорогое. Таким людям достаточно одного взгляда на этот двор, чтобы память выдала им целый фильм, наполненный не только рядом картинок, но и связанными с ними переживаниями.
Я посмотрел в разбитое окно, выходящее во двор, и представил, о чем бы мог думать человек выросший здесь: «Вот там, где валяется перевернутый жигуленок, отец впервые посадил меня на велосипед. Вот моя школа, в которую, когда-то давно моя мать отвела меня за руку с букетом цветов. Сейчас половина ее разобрана танком, а оставшаяся — усеяна отметинами от пуль и зарядов гранатомета. Вот там, где сейчас воронка от сто двадцатимиллиметровой мины, я дрался с Вовкой из третьего «Б» класса. А вот на той лавке, где на земле видна бурая лужа высохшей крови, я первый раз поцеловался с Наташкой… — продолжал фантазировать я — Возможно люди, которые жили в этой квартире копили на нее долгое время…».
Из окна, прямо в мое лицо, дунул злой порыв ветра и бросил мне в лицо песок.
«Все, завязывай! Это временное место дислокации и сейчас важно проследить, чтобы бойцы устроились получше. Может, это вообще последнее обустроенное хоть какими-то удобствами жилище», — я выключил режим поэта и вернулся в реальность.
Ответственность командира помогала мне не погружаться в эти сентиментальные мысли: «Я на работе. У меня есть контракт!».
Я встал и вышел из детской комнаты во взрослый мир.
— «Сезам»?
— Да, командир, — отвечая тут же возник в проеме двери Адик.
— Нужно выставить фишкарей у подъезда и с обратной стороны дома. Пусть за небом смотрят. Я позвал с собой командиров групп, и мы стали спускаться вниз — осматривать квартиры и расположение нашего отделения. Бойцы быстро нашли все, что необходимо, чтобы утеплить и замаскировать окна. Попасная находилась в непосредственной близости от ЛБС — линии боевого соприкосновения, и дальнобойная арта украинцев могла, хоть и с натяжкой, достать сюда. Не говоря уже о разного рода коптерах и БПЛА.
— Бойцы. Слушаем сюда… — я дал вводные, где мы сделаем гальюн и где будем получать пайки и готовить.
Двух солдат во главе с расторопным «Десантом» я отправил искать место, где можно помыться. В Попасной был большой частный сектор, и я надеялся, что там найдется баня. Не может такого быть, чтобы русский человек не мылся в бане. Троих бойцов мы отдали в расположение «Цистита» на кухню. Они сразу пошли собирать дрова и обустраивать печку в укромном месте. Остальные занимались обустройством своих временных располаг.
— Смотри, командир.
«Матрос» протянул мне два дембельских альбома с фотографиями. Один был за 1990–1992 года. Мужик служил еще во времена СССР.
— Прикольно получается: ушел, когда еще был Союз, а вернулся уже в «незалэжную» Украину. А второй альбом чей?
— Сына его, наверное. Этот уже тут служил. «И вот еще», — «Матрос» протянул мне удостоверение участника АТО.
— Женщина?
— А вот награды и книжки за подписью бывшего Президента Украины.
— Тридцать лет и в головах у людей полностью все изменилось, — рассуждал я вслух. — Всего тридцать лет и как будто не было никакой Украинской ССР, братства народов. Хотя такой пример в истории нашего государства уже был. До Первой мировой войны в России проживало огромное количество наших немцев. Саратов был столицей немецкой автономии. Немцы жили по всей Российской Империи со времен Екатерины II, которая была чистокровной немкой. В Первую мировую даже в газетах писали не немцы, а германцы, чтобы не обижать наших немцев. И так постепенно образ немца-врага вытеснил образ нашего родного немца. Великая Отечественная вбила осиновый кол в понятие «наши немцы», и теперь они были наделены исключительно негативным смысловым восприятием. Даже здесь, украинских военных называли немцами, из-за немецких крестов на их технике.