Какое это страшное слово «туман»! Как это глупо умереть, разбившись в тумане! В каждом из нас сильна жажда жизни. И в смертный бой мы идём ради жизни, мы боремся за свою свободную жизнь. Да, может быть, я и многие мои товарищи не вернутся с последнего штурма Германии, погибнем, но будут жить спокойно те, кто сейчас ещё не понимает, что такое война, — дети моих товарищей, друзей, родных. Пусть они знают, что если их отцы шли на смерть, то не потому, что это им было легко, что они не любили жизнь. Жизнь, жизнь! Да, за тебя можно и умереть.
Пришлось поработать в эту ночь и мне со штурманом младшим лейтенантом Мягких.
Командир сказал:
— Вы идёте на фотографирование Коттбуса. Четыре вылета, первый на бомбардировку — посмотрите цель.
Так и было сделано. Первый вылет прошёл почти засветло.
Мы посмотрели со штурманом цель, выбрали заход для фотографирования, отбомбились и пошли домой. Начали готовиться к фотографированию. Последние экипажи докладывали об ухудшении погоды. Запросили метеостанцию. Ответ: через два-три часа ожидается туман. Надо торопиться: на метеобога надейся, а сам не плошай, как говорят у нас.
Взлетели. Прямо, без круга, беру курс на поворотный пункт — большое озеро в десяти километрах от цели. За линией фронта артиллерийский огонь утих, а число пожаров увеличилось. Вот город Форст. Он весь горит.
Справа прошло несколько трасс из эрликона.
Мягких сказал мне:
— Слушай, Ваня, этому фрицу надоело жить, мы ему поможем.
Я сразу понял, к чему он клонит, и подумал: раз такой молчаливый человек, как Мягких, высказал мысль, он не оставит уже её.
Подойдя к цели, мы отклонились на северо-запад, чтобы переждать бомбардировку. Несмотря на осветительные бомбы, обзор города был плохой — дым пожарищ застилал целые кварталы. В южной части города заработало несколько эрликонов.
Экипажи братского полка быстро успокоили их, заложив серию из четырёх полусоток.
Слышу голос своего штурмана:
— Боевой 155.
Строго держу машину на курсе. Прекрасно знаю, что всё это дело одной минуты. Но эта минута тяжелее целого часа полёта.
Задание выполнено. Идём назад. Опять слышу штурмана:
— Снижайся до 600 метров.
Знаю, в чем дело: это он хочет «помочь» немцу, которому надоело жить. Ну что ж, правильно, надо помочь.
Было выпущено четыре диска. О результатах не берусь судить, впрочем, немец больше не стрелял, вернее не «пугал».
Не успели мы вылезть из кабины, как подбежал оружейник сержант Клименко, спрашивает:
— Сколько вам САБ-15?
— А что?
— Вы идёте на разведку.
— Хорошо — шесть штук… Сержант Мазур, заправку полностью.
Захожу на КП. Начальник штаба ставит задачу:
— Установить направление движения противника на маршруте Коттбус — Люббен — Люккау — Финстервальде — Гойерсверда. Маршрут на 3 часа 20 минут.
Полетели. Погода ухудшилась. Дымка, медленно сгущаясь, переходила в туман. Подул слабый западный ветер, дым горящих лесов потянулся на восток. Машина легко пошла вверх. На высоте 300 метров очертания лесов просматривались уже смутно. На высоте 700 метров земля исчезла из глаз под пеленой тумана. Над нами луна, высокие перистые облака, а внизу какой-то серебряный волшебный океан, и лишь отблески пожаров и чёрный дым, поднимающийся над туманом небольшими островками, говорили о том, что там земля, на которой идёт смертный бой.
Что, если там, за Шпрее, такая же погода? Но нет, прошли Коттбус, Люббен, Люккау, и погода улучшилась. Слышу штурмана:
— Возьми курс!
Думаю — зачем? Командир экипажа — я. Но никогда не надо мешать штурману при разведке. Я не стал спрашивать.
— Держись автострады.
Всё стало ясно.
Штурман решил установить количество машин и направление их движения на Берлинской автостраде. Так и есть: немецкие войска отступают не на запад, не к Эльбе, а на север, к Берлину. Достаточно было пяти минут, чтобы установить это.
Идём на юг, затем на юго-восток, на северо-восток. В чём дело? Мы далеко за передним краем, а в городах под нами идут бои. Догадываюсь, что наши танки вошли в прорыв и двигаются к Берлину.