— Беглый огонь!
Площадь окуталась дымом. Старший лейтенант уже не видел за дымом разрывов, но он знал, что снаряды ложатся точно в цель, и продолжал командовать:
— Огонь! Огонь!
В небе появились самолёты. Два немецких бомбардировщика в сопровождении четырёх «фокке-вульфов» кружились над городом, — они, очевидно, искали цель для бомбёжки. Вот пара немецких самолётов отделилась от строя и пошла к аэростату. Но только они стали разворачиваться для атаки, как появляется пятёрка наших истребителей. Немцы обращаются в бегство.
— Опустите меня ниже! — скомандовал старший лейтенант и перенёс огонь на рейхстаг.
С земли передали:
— Генерал вашей работой доволен. Аэростат можно опустить.
Старший лейтенант
МАРТЫНОВ
Во втором эшелоне
Памятной ночью 26 апреля наш батальон перешагнул Шпрее и расположился у здания берлинской обсерватории. Гул артиллерии доносился издалека. Это значит, что бои идут уже в центре Берлина. Нам обидно, что мы не там, а топчемся у порога города — во втором эшелоне и, может быть, нам вообще не придётся принимать участия в этих боях. А ведь многие в батальоне припрятали за бортом шинели неведомо где добытый заветный кусок красной материи, в тайной надежде первыми взобраться на крышу рейхстага. Зависть к первому эшелону вползает в наши души, и мы довольно понуро проводим отдых.
Но вот всё пришло в движение. Приказано подниматься и проверить боеготовность. Старшина Марочкин вертится волчком, чтобы побыстрее раздать боепитание. Мои связисты хлопочут у аппаратов — одни старательно прозванивают, протирают капсюли микрофонов, другие сгружают е брички неприкосновенный резерв отборного кабеля, который мы специально берегли для Берлина.
Батальон получил задачу, двигаясь в северо-западном направлении между Шпрее и Ландвер-каналом, очищать кварталы, по которым уже прошёл первый эшелон. Мы двинулись ночью. Но горящие здания, точно гигантские факелы, освещают нам путь, и света столько, что я свободно прочёл табличку на одном из перекрёстков: Нойе-Якобштрассе.
Наступаем безостановочно. У нас уже большой опыт уличных боёв. Особенно многому нас научил успешный бой у Одера, в городке Гросс-Нойендорф. Бойцы идут быстро, уверенно, умело маневрируют, когда из зияющих провалов домов вдруг начинают щёлкать пули.
Нам, связистам, стоит большого физического напряжения обеспечивать в этом непрерывном наступлении постоянную связь между комбатом и ротами. Работаем мы перекатами: две команды разматывают нитку вслед за командиром наступающей роты, третья подматывает освободившийся хвост линии. Всю эту ночь командир батальона майор Ковалевский не выпускал из рук микротелефонную трубку — то ему приходилось умерять пыл зарвавшегося вперёд командира роты старшего лейтенанта Торадзе, то, наоборот, надо было подтолкнуть несколько медлительного командира другой роты капитана Пугача.
К 12 часам следующего дня комбат уже охрипшим голосом докладывал штабу полка, что задача выполнена, батальон прочесал на своём пути каждый дом — от подвала до мансарды — и закрепился в квартале Риттерштрассе. К этому времени КП батальона обосновался под аркой ворот какой-то фабрики, верхние этажи которой горели. Роты же продолжали продвигаться дальше к центру, и телефонист то и дело сообщал, что Пугач и Торадзе «переменили квартиру».
Чем ближе к центру, тем сопротивление врага сильнее. Хозяйство Ковалевского разрастается. Батальону приданы почти все виды боевой техники: самоходные пушки, мощные танки, миномёты, артиллерийские орудия таких калибров, каких мы никогда раньше в батальоне не видели. Значительно усложнилась и наша работа связистов. Все приданные части тянули за собой кабель, и только опытный связист мог разобраться в этой густой разноцветной паутине проводов, что связывали штаб батальона с боевыми порядками пехоты, позициями артиллеристов, вышестоящими штабами, соседями и т. п. Круглые сутки телефонисты перекликались, корректировали огонь, запрашивали и докладывали обстановку, требовали боеприпасы, проверяли исправность линий.
За эти дни мы воочию убедились, как важна бесперебойная телефонная связь, когда бои ведутся на улицах, да еще застроенных огромными домами. Здесь командиру никакой бинокль не поможет — за развалинами и в дыму пожарищ даже на близком расстоянии нельзя увидеть свои боевые порядки. Для взаимодействия пехоты с приданными частями использовались ракеты, но для руководства штурмовыми группами самым надёжным средством связи оказывался телефон. Всё наше внимание и было поэтому направлено на то, чтобы ни на одну минуту не прерывалась телефонная связь. Нас было немного, и от всех нас требовалась особая изворотливость, мастерство, мужество и, наконец, выносливость. Телефонистам приходилось по нескольку суток не отходить от телефона, под обстрелом устанавливать связь.
Мне запомнился один из моих бойцов, жизнерадостный украинец Ваня Ангелов. Из всех домов бьют пулемёты, а Ваня Ангелов с катушкой за плечами идёт по берлинской улице, словно не слышит свиста пуль, как будто он не на поле боя, а в своём селе спешит на вечеринку.
В дни лагерной учёбы мы основательно отрабатывали все темы учебной программы, относящиеся к организации связи в наступлении, продумывали все возможные варианты. Надо мной даже подшучивали в батальоне: «Ну, сегодня какой вариант у тебя — номер семь, что ли?»
Между тем «варианты» эти весьма пригодились нам здесь, в Берлине. Мне, командиру, радостно было видеть, как мои бойцы быстро ориентировались в любых сложных обстоятельствах, находили новые «варианты». Однажды в напряжённый момент боя, когда под прикрытием танков наша пехота перебегала через простреливаемый перекрёсток в следующий квартал, связь по телефону внезапно оборвалась. На линию стремглав выбежал младший сержант Владимир Абаза, и через несколько минут в телефонной трубке послышался шорох — ротная станция ответила на вызов. Запыхавшийся Абаза доложил мне:
— Наш танк развернулся на перекрёстке, оборвал линию и утащил гусеницами метров сто кабеля.
Возвращаться за кабелем, чтобы сделать вставку, — ушло бы много времени. Абаза увидел провод, свешивавшийся со столбов городской телефонной сети, и вставка в нашу линию была готова.
В другом месте фаустник целил в танк, но угодил рядом, взрыв раскромсал в куски провод, лежавший поперёк улицы. На линию к месту повреждения прибежали навстречу друг другу два связиста. Как соединить концы кабеля, оставшиеся на противоположных тротуарах, если даже мышь не проскользнёт живой по улице под этим ливнем огня, как перехитрить немца?
Абаза быстро распустил висевший у него на поясе моток кабеля, привязал к нему обломок кирпича и подал знак товарищу, что был на той стороне улицы: «Лови». И через минуту линия связи была восстановлена. Этот метод вскоре широко распространился среди связистов.
Прославился у нас старший сержант Ярулин Карим, кавалер ордена Славы, лучше других умевший находить лазейки в бесконечных лабиринтах подвалов и подземных ходов, которые тянулись на целые кварталы. Когда Ярулин прокладывал связь, ведя команду по проверенным лазейкам, мы за линию были спокойны.
Хорошим экзаменом для всего батальона и для нас, связистов, был один из последних дней штурма — 29 апреля.
Подвал, где расположился штаб батальона, ходуном ходил от взрывов. На улице был, что называется, «кромешный ад»: грохот выстрелов самоходных пушек, разрывы фаустов, трескотня рвущихся в огне патронов, оставшихся в домах, откуда улепетнули немцы…
Связь с ротами и штабом полка прерывалась чуть ли не каждые десять минут. Провода наших линий горели, их рвали гусеницы танков, взрывные волны… Сотни метров кабеля ушло на устранение повреждений, на вставки, на устройство обходных линий…
Вдруг с оглушительным грохотом рухнул верх здания, в подвале которого обосновались командир батальона и его штаб. От дыма и едкой гари стало трудно дышать, языки пламени уже лизали деревянную обшивку входа в подвал. Прогорел потолок, грозя обвалиться нам на голову.