«Хватит работёнки!» — думал я и привычно фиксировал ближайшие огневые точки немцев.
Было немного страшновато выходить на обстреливаемую улицу, но раздумывать было некогда, и я побежал. Тотчас же пронзительно визгнули рядом немецкие пули. Я пригнулся, но продолжал бежать. Я был уже совсем близко от тёмной арки, когда в пяти метрах тяжко грохнул взрыв фаустпатрона. Меня швырнуло взрывной волной об стену, и я ненадолго потерял сознание. Очнувшись, ощупал себя. Лицо и руки в крови, но, кажется, ничего серьёзного. Я поднял голову, пулемётная очередь снова прижала меня к асфальту.
«Надо бежать, — подумал я, — не то не успею поставить задачу батарее».
Я вскочил и снова побежал. Теперь я бежал короткими перебежками, то прячась на минутку за выступами стен, то забегая отдышаться в подъезды разрушенных домов. Батарея стояла у железнодорожного моста. Ознакомив людей с обстановкой, я приказал выкатить два орудия за угол прямо на улицу и хорошенько прочесать дома, откуда отстреливались немцы.
Первым открыло огонь орудие Героя Советского Союза сержанта Тяпушкина. Надо было видеть, как работали артиллеристы. Пули свистели около них, но это словно подхлёстывало номера. Я указал им замеченные мною огневые точки, и через минуту их не стало. Ещё и ещё выстрелы, и одна за другой стали смолкать и скоро совсем смолкли ещё четыре огневые точки немцев. Над домами, куда били орудия, поднялись клубы дыма, дождём валились кирпичи, сыпалась штукатурка… Ещё несколько минут, и можно было разглядеть, как в разных местах улицы стали подыматься бойцы девятой роты. Они шли почти открыто, на ходу поливая из автоматов окна домов. Ответный огонь врага смолкал. Лишь где-то правее, там, где стояли наши танки, были слышны взрывы фаустпатронов…
Задача была выполнена. Пехота пошла вперёд.
Я бросился к отважным орудийным расчётам, не помня себя от радости. Мне хотелось (и я был готов это сделать) расцеловать их за точную и хорошо слаженную работу. Ведь это были мои расчёты! В этот момент я вместе с ними торжествовал победу. Я понимал, что впереди ещё много дела, но сейчас-то была победа!
Но как раз в тот момент, когда я был уже у орудий, мы увидели солдата. Он бежал вдоль улицы, не обращая внимания на пули. Это был танкист — высокий, плотный, весь измазанный в масле. Он тяжело дышал, но ещё на ходу стал объяснять, что из четвёртого этажа дома, уже захваченного нами, немцы бросают фаустпатроны и не дают двинуться нашим танкам.
Он указал мне это место. Там уже пылал один из наших танков, зажжённый фаустниками. Вся беда, говорит он, в том, что ни одна боевая машина не может пройти под аркой через узкие ворота, чтобы добраться до осиного гнезда. Положение было затруднительное. Чтобы выдвинуть туда орудие, надо ослепить уцелевшие огневые точки немцев. Но как это сделать? В этот миг я увидел, как второй танк выстрелил из пушки. На минуту всё вокруг него исчезло в облаке белой известковой пыли, поднятой взрывом. И меня словно осенило.
— Вот если бы ваши ребята сделали ещё пяток таких выстрелов по грудам щебня, — сказал я, — то тогда можно было бы подкатить орудие…
— За этим дело не станет, — обрадованно сказал танкист. — Не пять, а десять раз бабахнем.
И он, довольный, побежал к танкам.
Я приказал расчёту приготовиться. Номера бросились к орудию. Через две минуты танк открыл огонь из пушки по грудам щебня. Над тем концом улицы, где еще были немцы, поднялись огромные клубы известковой пыли, в которой скрылись дома и вся улица. Я дал знак, и расчёт быстро покатил орудие к арке. Ещё минута, и орудие исчезло в её темной дыре. Обнаружить цель было недолго. Вместе с грохотом очередного фаустпатрона грянул первый выстрел моей пушки. Из окна четвёртого этажа полетели кирпичи, посыпалась штукатурка. Ещё несколько выстрелов, и рядом, в уцелевшем окне, показалась рука, размахивающая чем-то белым. Я приказал прекратить огонь.
Немецкие солдаты, подняв высоко руки, вышли из дома.
Эпизоды боев за Александерплац
Мы пробиваемся к центральной площади Берлина — Александерплац. Немцы закрепились на перекрёстке двух больших улиц. Они опоясали его баррикадой, преграждая путь нашим танкам и пехоте. Огневых точек врага не видно, но чувствуется, что они притаились где-то здесь, в люках подвалов, у разбитых окон, на крышах и чердаках прилегающих домов.
Действительно, едва наша пехота показалась на широкой улице, как неожиданно ожили и баррикада, и прилегающие к ней дома. Отовсюду вдруг загремели пулемётные и автоматные очереди, засвистели мины и фаустпатроны. Мгновенно вся улица заволакивается клубами дыма и известковой пыли.
Задачу ликвидировать огневые точки врага и обеспечить дальнейшее продвижение пехоты получает командир батареи гвардии старший лейтенант Яшин. Он вызывает к себе командиров орудий старших сержантов Гончаренко и Зыкина. Оба, бывалые воины, участники уличных боёв в Сталинграде, с первых слов понимают командира. Некоторое время они молча рассматривают затихшую баррикаду и улицу, что-то прикидывая в уме.
— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант! — говорит, наконец, Гончаренко. — Отсюда мы фашистов не достанем, придется менять позицию… Пока светло, они нам не дадут выкатить орудия. Разрешите начать с темнотой?
— В вашем распоряжении вся ночь, но утром пехота должна пойти. Понятно?
— Понятно, товарищ старший лейтенант! Утром пехота пройдёт…
В полночь разведчик Липчевский принёс данные о расположении огневых точек врага и сказал, что нашёл подходящее место для огневых позиций. Пушки были отцеплены от машин, и расчёты осторожно покатили их по улице вслед за разведчиком. Катили около двадцати минут, пока Липчевский не подал знак остановки.
— Здесь! — тихо сказал он. — Место хорошее, стрелять можно в двух направлениях…
Расчёты бесшумно принялись за оборудование огневой позиции. Задолго до рассвета всё было готово. Расчёты заняли свои места. Неожиданно слева раздалась короткая очередь автомата. Пули ударили по щиту орудия Гончаренко. Судя по рикошету, немцы стреляли из пятиэтажного дома, что был впереди в двухстах метрах, оттуда же ударила вторая, более длинная, очередь. Немцы стреляли трассирующими пулями.
— Показывает, гад, — выругался Гончаренко.
Действительно, с той же стороны ударил тяжёлый крупнокалиберный пулемёт. Вражеские пули зарикошетировали на мостовой в двух метрах от орудий. Опытный глаз разведчика уже определил месторасположение вражеского пулемёта. Ещё две очереди, и оно засечено окончательно: пулемёт бьет из окна второго этажа правого углового дома. В предрассветной мгле видны даже вспышки огня. Короткая команда Гончаренко, и один за другим гремят три выстрела. Угловой дом заволакивается дымом, веером летят кирпичи, рамы, и вражеская точка смолкает. Ещё некоторое время расчёт выжидает, но пулемёт больше ничем не обнаруживает себя…
— С одной кончили! — удовлетворённо говорит Гончаренко. — Показывай, где спаренный пулемёт! — говорит он разведчику.
Липчевский показывает, Гончаренко подаёт команду, и пушка открывает огонь по новой цели. Второе орудие старшего сержанта Зыкина пока молчит: оно не обнаружено немцами и приберегается для более подходящего момента. Скоро одна за другой уничтожаются ещё две огневые точки немцев. Но то ли немцы опасались преждевременно обнаружить свою систему огня, то ли берегли патроны, — отвечали они очень редко. Совсем рассвело. Вскоре сзади показались наши танки и самоходки. Расчёты изготовились к открытию огня. Наблюдатели и разведчики впились глазами в перекрёсток, чтобы быстро засечь огневые точки, как только враг откроет огонь. Но немцы молчали. Один танк, с хода ведя огонь по баррикаде, быстро пошёл вперёд. Он уже миновал наши пушки и стал приближаться к перекрёстку, когда вдруг разом ожило несколько огневых точек врага. Слева заговорил второй крупнокалиберный пулемёт. С чердака того же дома полетели фаустпатроны. Грохнули взрывы гранат, заговорили ручные пулемёты. Танк сразу исчез в облаках чёрного дыма и пыли…