Удовлетворившись тем, как идут работы по приготовлению комнаты, Феликс отдал последние указания Василию Ивановичу – купить побольше печений, пирожных и всяких сладостей, а также принести из подвалов доброй мадеры. К одиннадцати часам вечера следует накрыть наверху, в кабинете, чай на четверых и внизу на двоих и ничего не жалеть, словно будут гулять человек пять.
В одиннадцать Феликс возвратился в подвал. Он совершенно подготовился к завтрашнему экзамену – успел!
В подвале его ждал только Василий Иванович. Хоть дом и протопили после ремонта, в подвале было сыровато и зябко. Василий Иванович сидел на корточках перед камином и кормил его деревянными чушками. При звуке быстрых шагов Феликса он с трудом поднялся, и Феликс подумал, как он уже стар. Ведь Феликс помнил его с детства – точно таким же, без перемен.
– Людей отпустил? – спросил Феликс.
– Так точно.
Феликс прошел вокруг стола. Стол был уставлен сладостями густо, словно собирались пировать большой компанией. Мадера была открыта. Феликс хотел было попробовать – мадера была своя, из маминого подвала в Ай-Тодоре, но тут же спохватился – его остановил иррациональный страх – словно мадера уже отравлена, будто кто-то обогнал Феликса и подготовил ловушку для самого охотника.
– Ты иди, – сказал Феликс.
Василий Иванович удивился:
– А кто же подавать будет?
– Я сам.
– Тогда я останусь, ваше сиятельство. От меня будет польза.
Феликс усмехнулся. Преданность слуги, как в хорошем английском романе, всегда трогала его.
– Василий, – сказал он, пытаясь не дать волнению отразиться в голосе. – Чем ты дальше будешь отсюда сегодня ночью, тем лучше.
– Я понимаю, что не с девицей остаетесь, – сказал Василий.
– Какая может быть девица – ты бы первым княгине донес.
– Может, и не донес бы, – сказал Василий Иванович.
– Тогда иди, иди, справимся. Завтра с утра пораньше приходи. Понадобишься.
Василий Иванович колебался. Он не мог ослушаться князя, но не хотелось оставлять его. Тревожно.
Феликс подтолкнул слугу к дверям и сам вышел за ним следом.
И вовремя.
Во дворе, переступая с ноги на ногу, словно морж, в обтекающей бобровой шубе, покачивался доктор Лазаверт. Он пришел раньше остальных гостей.
– Вы на извозчике? – спросил Феликс вместо приветствия.
– Не беспокойтесь, – ответил доктор высоким, как бывает у больших толстых людей, голосом, – я расплатился на углу Невского.
Было темно, мела поземка, яркий фонарь покачивался от ветра над входом в подвал. Еще один фонарь был на набережной, недалеко от ворот, он тоже качался и гонял длинные тени на золотом снегу.
Две фигуры – высокий князь и приземистый Пуришкевич – возникли в воротах, сначала силуэтами, подсвеченные сзади, потом их осветил фонарь над дверью.
– Мы не опоздали? – громко спросил Пуришкевич.
– Нет, все в порядке, – сказал Феликс.
Великий князь стянул с руки перчатку, все смотрели на это и ждали, когда же он освободит длинные пальцы. Затем Великий князь поздоровался за руку со всеми заговорщиками.
Наступила пауза, ее прервал Феликс.
– Добро пожаловать, так сказать, – произнес он с кривой усмешкой.
Намек на шутку не прозвучал.
Феликс первым открыл дверь в дом и пошел вниз по винтовой лестнице. Остальные чуть задержались, и Пуришкевич спросил оттуда:
– А мы где будем?
Хотя знал, еще вчера осматривали место.
Из кабинета Феликса на верхнюю площадку вышел штабс-капитан Васильев. Юсупов и не заметил, как он прошел наверх.
– Нет, нет, – сказал Дмитрий Павлович, – сначала посмотрим, как вы все подготовили, княже.
В столовой было тесно. Все стояли вокруг стола, обозревали тарелки и блюда с пирожными, словно макет поля боя, какие устанавливают в военной академии на занятиях по тактике.
– Начнем? – спросил Феликс. Голос сорвался, пришлось откашляться и повторить вопрос. Феликс был зол на себя за такое мелкое проявление слабости.
Он открыл дверцу резного шкафа черного дерева и достал оттуда заготовленную коробку.
Пуришкевич посмотрел на нее жадно, Феликс подумал, что он оголтелый человек. Очень опасный.
Доктор Лазаверт подошел к столу поближе, шуба мешала ему.
– Позвольте, – сказал штабс-капитан и стащил шубу с доктора. Он кинул ее на кресло. И Феликс подумал – только не забыть ее здесь. Только не забыть. Все может сорваться из-за пустяка.
В коробке была небольшая широкогорлая склянка, и в ней – несколько палочек цианистого калия.
Доктор взял блюдце, положил на него палочку и принялся разминать ее чайной ложкой. Палочка была не очень твердой и послушно рассыпалась в порошок. Доктор растирал порошок, он был при деле и успокоился – он мог не думать об убийстве, достаточно заняться приготовлениями к медицинскому опыту.
– Пирожные, – приказал доктор Феликсу, словно хирург, который велит сестре милосердия подать ему скальпель. Феликс подвинул коробку с пирожными.
– Вы уверены, что он любит именно эти пирожные? – спросил доктор.
– Да, я видел, как он их пожирал, – сказал Феликс. – Как грязная скотина.
Он пытался раззадорить себя.
Пирожные оказались эклерами – доктору было нетрудно отделить верхнюю половину и положить по толике порошка в шоколадный крем. Остальные следили за движениями рук доктора, словно учились делать так сами, в следующий раз.
Никто не произнес ни слова, пока доктор, нашпиговав последнее, десятое пирожное, не распрямился и не ссыпал остатки порошка в коробку.
– Что-то спина болит, – сообщил он, – видно, погода меняется.
Штабс-капитан Васильев, единственный из всех, нашелся и ответил:
– Судя по приметам, грядут морозы, и значительные притом.
– А в рюмки будем насыпать? – спросил Феликс.
– Рискованно, – сказал доктор. – Он может заподозрить, если Феликс Феликсович откажется пить с ним. Лучше не рисковать.
– А пирожные? – спросил Пуришкевич. – Князь тоже откажется.
– Я не люблю сладкого, – сказал Юсупов. – Григорий знает об этом.
– Следует сделать на столе некоторый беспорядок, – вдруг заговорил Великий князь. – У вас были гости и ушли. А убрать не успели. Разоренный стол вызывает доверие. Одни гости ушли, другие пришли, вы человек гостеприимный, но порядка в доме нет.
Все придвинулись к столу и с облегчением начали разрушать созданную слугами картину – наливали в чашки чай, разворачивали конфеты и оставляли их рядом с блюдцами. Васильев даже плеснул чаю на скатерть и выдержал осуждающий взгляд хозяина дома.
Пуришкевич налил себе мадеры, выпил и потом спросил:
– А вы уверены, доктор, что не успели отравить?
Все нервно засмеялись, смеялись долго, не могли остановиться.
– Пора ехать, – сказал Феликс, самый молодой, но и самый выдержанный и холодный.
Доктор первым перестал смеяться. Еще вчера было обговорено, что он поведет автомобиль, потому что с этого момента ни один из слуг, даже самых верных, допущен к тайне не будет. Кроме доктора, вести авто было некому – у Васильева рука на перевязи, Пуришкевич и близко к машине не подходил – его возили на думском авто. Вот и остался толстый Лазаверт, единственный безыдейный заговорщик. Ему что мертвый Распутин, что живой – было безразлично.
Наверху в кабинете Феликс приготовил доктору костюм шоффэра – кожаную куртку, фуражку с квадратными очками, прикрепленными к околышу, краги. Костюм был тесноват, но доктор не жаловался, ему трудно было подобрать костюм по размеру.
Там же Юсупов облачился в длинную доху и меховую шапку со спущенными наушниками, чтобы скрыть лицо.
Потом в кабинете присели на дорожку. Словно перед долгим и опасным путешествием к Северному полюсу.
– С Богом, – сказал Дмитрий Павлович, словно старший по званию.
Гости втроем остались наверху и приготовились к долгому ожиданию, а князь с Лазавертом сошли во двор, доктор сел на водительское место, а князь стал крутить заводную ручку. К счастью, мотор был славным, английским «Роллс-Ройсом», несмотря на мороз, завелся после нескольких оборотов.