– Из долины мы шли до гребня шесть с половиной часов, от турьего уступа – только полтора. Вряд ли понадобится много больше, чтобы выйти за «жандарм». Нужно только идти по другому кулуару. От «жандарма» до вершины максимум три часа, пусть даже пять с половиной – итого семь часов от уступа. Если начнем в четыре утра, то в одиннадцать будем на вершине. Вряд ли на спуск потребуется больше времени. Значит, вернемся в лагерь засветло.
– Да, на этот раз мы дойдем, – подтвердил я. Наш вздорный план вскружил нам головы.
Глотнув кофе и поев мятных пряников, которые казались нам вкуснее всего, что мы когда-либо едали, мы начали спуск. Но спускаться оказалось куда тяжелее, чем подниматься, и я искренне сожалел, что наше скоротечное обучение сводилось только к подъемам, после которых мы шли вниз наиболее легким путем.
Через два часа мы достигли снежного частокола, а еще через четыре часа пришли, усталые и злые, в лагерь, где застали врасплох Абдула Гхияза: он, лежа на спине, изучал гребень в бинокль и развлекал Шира Мухаммеда и Бадара Хана живым репортажем о нашем восхождении. Все трое очень обрадовались нашему появлению.
Мы свалились в ожидании чая. Хью показал мне свои руки.
– Гляди, – прохрипел он через силу.
Какие-то красные, кровоточащие обрубки, будто куски мяса в витрине.
Мир Самир сложен породами, которые подверглись очень сильному выветриванию; поверхность скалы легко крошится, рассыпаясь на острые зубчатые пластинки. Я в этот день поднимался в замшевых перчатках и начисто стер их; Хью шел 6eз перчаток. Я принялся бинтовать его. Очень скоро он стал похож на боксера.
– Ты подумал, черт подери, как я полезу завтра в таких бинтах? – мрачно произнес он.
– Завтра тебе будет лучше.
– Черта с два.
– Ладно, я приготовлю обед, – сказал я, чувствуя себя героем.
Каждый вечер мы поочередно готовили какой-нибудь несложный деликатес (если не ограничивались ирландским гуляшем). Сегодня была очередь Хью. Я вызвался сделать сырники.
Восхищенные погонщики столпились вокруг, чтобы посмотреть, как я буду готовить неведомое блюдо. Я открыл банки с творогом, достал прочие составные части и разжег примус. В тот самый миг, когда творог на сковородке начал густеть, достигая нужной консистенции, примус потух. Он и до того непрерывно фыркал, но теперь керосин иссяк окончательно. Абдул Гхияз сорвался с места, притащил бидон и стал наполнять примус. Вдруг я обнаружил, что он наливает воду. Бадар Хан (единственный случай за всю экспедицию, когда он взялся сделать что-то, не предусмотренное контрактом!) принес другой бидон – с денатуратом. Не спохватись я вовремя, мы все взлетели бы на воздух. Лакомое блюдо грозило погибнуть. Я встал, чтобы пойти за керосином, зацепил брюками сковороду, и содержимое размазалось по окружающим камням.
В этот момент пришел с речки Хью – чистый, умытый, причесанный, в новой рубашке и красивом свитере.
– Готово? – любезно осведомился он.
– Нет, черт дери.
– Что так долго?
Что он в самом деле! Не видит, как мы соскребаем обед с камней?
– Тебе придется долго ждать. На твоем месте я бы прилег.
Мы оба совершенно выдохлись. Подъем на гребень потребовал огромных усилий; более опытные восходители прошли бы тот же путь с гораздо меньшими затратами.
Солнце скрылось за Мир Самиром в ярком закатном зареве, и ветер сразу завыл громче. Мы сидели, съежившись, вокруг костра, жевали испеченную Абдулом Гхиязом лепешку и толковали о паломничествах в Мекку и подобных похождениях Настроение поднималось. Пусть сырники не получились, зато мы заправились швейцарским гороховым супом-концентратом, консервированным яблочным пудингом и полукилограммом клубничного варенья, которое лопали ложкой прямо из банки.
Нокаут
Чтобы удостовериться, что к вершине нет легких маршрутов, которые престарелые нуристанцы облюбовали для воскресных прогулок, утром следующего дня я пошел разведать верховье долины. Тем временем Хью вместе с Абдулом Гхиязом и Широм Мухаммедом (последний – очень неохотно) побрели с громоздкими ношами к турьему уступу. Бадару Хану удалось, как всегда, получить самую пассивную роль: он остался присматривать за лошадьми, кои продолжали объедаться и, видимо, по этой причине проявляли небывалую резвость. Кроме того, на его попечении была овца, купленная нашими погонщиками в складчину (мы тоже участвовали) за двести афгани у самого знатного человека в айлаке. Огромная сумма, которая делала честь коммерческой сметке хозяина!
Чем выше, тем уже становился луг. Гора теснила его с обеих сторон; по склонам, вливаясь в реку, бежали тысячи ручейков. Вот и конец травы, у подножья высоких скал. Здесь пасся табун одичавших коней; заметив меня, они галопом ринулись по склону.
Могучий водопад срывался в ореоле рваных радуг с шестидесятиметровой высоты по узкому каменному желобу в глубокое озерко. Над самым озерком поток, будто с трамплина, прыгал с черного уступа, и можно было стоять под струей, в леденящей тени среди блестящих сосулек, слушая оглушительный рев воды и глядя сквозь нее, как через текущее стекло, переливающееся и искрящееся на солнце.
Между камнями и в воде росли цветы: на сыром лугу – примулы, где посуше – маленькие цветочки с желтыми лепестками и зеленой серединкой, в расселинах – колючие растения, косматые, как эдельвейс, напоминающие видом кроличье ухо.
Выше водопада травы не было, зато обильно цвели примулы по берегам прозрачного ярко-зеленого озерка, питающего поток. Справа высился Мир Самир. Отсюда он напоминал льва, приготовившегося к прыжку. Вершина – голова зверя, длинные снежники – седая грива.
Кажется, от моей разведки толку мало. Вдоль всего отрога – отвесные стены; ребра, что разделяют три небольших ледника, круты и неприступны.
Один перед лицом величественной природы – какое это сильное, упоительное чувство! Но сейчас мной владело еще и ощущение нереальности, точно ландшафт представлял собой декорации к пьесе, которая должна вот-вот начаться. Что ж, скоро и в самом деле начнется спектакль! Только бы не получилось комедии…
Вернувшись в лагерь, я не застал Бадара Хана. Судя по звукам, которые доносились из лачуги, он был там.
Я наелся сгущенного молока с сахаром и снегом (в других условиях меня стошнило бы от такой смеси), забрал свой рюкзак и двинулся к турьему уступу.
Я переобулся и шел быстро; потребовалось два часа, чтобы дойти до цели. Здесь меня ждал Хью. Абдула Гхияза и Шира Мухаммеда не было.
– Наверное, вы разошлись у черного камня, – сказал Хью. – Мы поднимались четыре часа. Абдул Гхияз хотел возвращаться с полпути. Пришлось гнать его силой. Он явно пал духом.
– Это, должно быть, потому, что он видел, как я кувыркался тогда на леднике. От души сочувствую ему.
Я спросил, как вел себя Шир Мухаммед.
– Молодцом! Идет хоть бы что, только молчит. Дошел сюда, положил тюк, буркнул «до свиданья» и помчался обратно. Ему надо успеть приготовить овцу. У них сегодня Ид-и-Курбан – религиозный праздник.
– Пока эта овца разварится, пройдет не один час. Давай-ка и мы что-нибудь приготовим, пока не стемнело.
Было пять часов. На нас уже пала вечерняя тень, но небо над головой было цвета яркого кобальта. Зато на востоке, над Чамаром и гребнем, за которым начинался Нуристан, оно становилось медовым.
С севера-запада подул холодный, пронизывающий ветер. Он перевалил через гребень, скатился вниз по склону, погасил примус и загнал нас в спальные мешки. Мы продолжали готовить, не вылезая из них.