Ураиму Кериму надо было ставить компрессы. Я приступаю к этому непривычному для меня делу и накладываю ему на горло мокрую тряпку, потом клеёнку, потом вату и собираюсь бинтовать. И вдруг Ураим Керим, наш лучший носильщик, отважный скалолаз, начинает плакать. Вата, клеёнка и бинт привели его к выводу, что он тяжело и неизлечимо болен.
Мы неотступно продолжаем наблюдать за горой. Но уже два дня на ней не заметно никакого движения. Гора бесследно поглотила смельчаков. И только 29-го во второй половине дня мы совершенно неожиданно видим на фирне над ребром всех шестерых штурмовиков. Связанные попарно, они поднимаются в направлении к вершине. С удивительной чёткостью выделяются их силуэты на белом фоне. Они медленно идут к месту, где был намечен последний лагерь, и скрываются за покатым выступом фирнового поля. Итак, не дождавшись продуктов, они продолжали восхождение с тем ограниченным запасом, который у них был. Завтра они будут штурмовать вершину… Я пытаюсь выяснить у Ураима Керима, куда был занесён самописец. Я рисую план горы, размечаю лагери и передаю ему карандаш. Он внимательно смотрит на план и уверенно тычет карандашом в ледник Орджоникидзе, находящийся на одном уровне с нашим лагерем. Мы все хохочем. Елдаш падает с камня, на котором он сидел, Катается по земле и пронзительно визжит в припадке неудержимого смеха.
Был ясный холодный вечер. Лёгкие облака плыли в лунном свете над пиком Сталина. Я сидел у своей палатки и думал о тех шестерых, которые там наверху проводили свою последнюю Ночь перед штурмом вершины. Они устали, им трудно дышать, не спастись в спальных мешках от жестокого мороза, но все это пустяки, лёгкая цена за большую победу. Однако будущее оказало, что за победу пришлось заплатить дорогой пеной.
На другой день, проснувшись, мы увидели, что пик Сталина наполовину скрылся в тумане. Это было самое худшее из всего, что могло случиться. Туман в горах опаснее лавин и камнепадов.
Он фантастически меняет очертания предметов. В тумане легко сбиться с пути и в хорошо знакомых местах. Профессиональные проводники в Швейцарии и Тироле, из года в год водящие туристов по одним и тем же маршрутам, не рискуют в туман уходить в горы. Туман надо переждать, отсиживаясь в палатках. Но для этого нужно иметь достаточно продуктов. У наших же товарищей их почти не было. И мы понимали, что, если погода испортится окончательно и надолго, штурмовики окажутся наверху в ловушке.
Правда, пока туман не был особенно густ. Сквозь его пушистые завесы, крутившиеся вокруг вершины пика Сталина, иногда проглядывали клочки голубого неба. Вершина, возможно, была открыта, и наши товарищи могли сделать попытку.восхождения. Но с каждым часом туман сгущался, и, если бы он закрыл вершину, штурмовики на обратном пути к верхнему лагерю легко могли заблудиться в фирновых полях.
Надо было думать, что они отложат восхождение и будут пережидать туман. И тогда опять вставал проклятый вопрос о продовольствии. Доставить наверх, в последний лагерь. продукты — такова была наша задача.
Но как её выполнить? У Ураима Керима все ещё болело горло, и Зекир все ещё не мог как следует разогнуть колени. Нельзя же было их послать наверх.
Ни Каплан, ни я в одиночку не могли бы преодолеть ребро. Каждый из нас мог бы это сделать только! на верёвке с первоклассным альпинистом, знавшим дорогу по «жандармам».
Елдаш приходит ко мне в палатку.
— Товарищ начальник, — говорит он, — Ураим и Зекир хотят в гору идти, продукты нести.
— Но ведь они больны, Елдаш?
— Гаварят, всё равно надо идти. Болшой начальник без продукт сидит. Наверно у него курсак пропал.
(Курсак по-киргизски — значит живот. «Курсак пропал»: Чело век голодает)
Зекир и Ураим стоят уже одетые и ждут, чтобы я им выдал продукты.
— Аида, айда, — говорят они и показывают руками в направлении к пику Сталина. Вся гора и большой ледник, по которому лежит путь к лагерю «5600», закрыты туманом. Только иногда раскрывается тёмное скалистое основание восточного ребра.
Мы кладём носильщикам в рюкзаки продукты, и они уходят. Туман вскоре поглощает их.
После обеда мы с Капланом идём на разведку на большой ледник. Облака то сгущаются, то расходятся. Видимость беспрестанно меняется. Иногда туман подступает вплотную, и тогда уже в 10— 15 метрах ничего не видно; иногда мы различаем смутные очертания скал и сераков в 100— 200 метрах от нас.
Мы возвращаемся в лагерь. Посредине лагеря у разложенных на камнях вьючных ящиков, заменяющих нам стол, сидит незнакомый нам человек и пьёт чай. За палатками Позыр-хан и Елдаш навьючивают лошадей. Пришёл наш караван из подгорного лагеря.
Незнакомец оказался Маслаевым, студентом одного из ленинградских втузов, помощником профессора Молчанова. Он приехал, чтобы помочь нам наладить работу самописца.
Из Оша Маслаев выехал вместе с гляциологическим отрядом Попова. Наши автомобили прошли в один день без дороги всю Алайскую долину.
Через Саук-Сай и Сельдару Маслаев переправлялся с группой художника Котова, состоявшей из трех человек. Один из спутников Котова, художник Зеленский, погиб при переправе. Его лошадь попала в глубокое место, и её понесло течение. Зеленского, запутавшегося в стременах, поволокло за лошадью по дну и мёртвого выбросило на отмель.
С Маслаевым по дороге тоже случилось приключение: на леднике Бивачном он упустил в узкую трещину свой спальный мешок и сумку с почтой. Позыр-хан спускал его на верёвке в трещину и Маслаев с трудом выбрался обратно.
Вместе с почтой Маслаев привёз записку от Дудина и Гока Харлампиева. После неудачной попытки взять перевал между пиками Калинина и Ворошилова они отдыхали в подгорном лагере и охотились на кииков. Старший Харлампиев и Волков уже спустились в базовый лагерь у языка Федченко.
«Мы вполне уверены, — писали Гок и Дудин, что пик уже взят, станция поставлена и вся штурмовая бригада спустилась благополучно в ледовый лагерь».
Увы, как далеки были эти оптимистические предположения от действительности! Штурмовики по-прежнему сидели без продовольствия в предательском плену тумана, и мы были бессильны им помочь.
И как бы подтверждая безвыходность положения, из лагеря «5600» спустился «Ураим — голова болит» и принёс записку от доктора. Доктор благодарил за присылку продуктов, но сообщал, что продвинуть их дальше вверх по ребру не было возможности:
стоял густой туман, и самый лучший носильщик, Нишан, все ещё был болен.
Маслаев поместился в палатке Гущина. Он нашёл.в вьючной суме Гущина пару горных башмаков и костюм и немедленно переоделся, сменив своё промокшее и потрёпанное обмундирование.
Маслаев был худощав и немного нескладен. Туристская шляпа забавно сидела на его взъерошенных волосах. Бывший киномеханик, разъезжавший со своей киноустановкой по деревням и колхозам, он учился теперь на инженера, специалиста по радио. Это был скромный человек и на редкость чуткий и добрый товарищ. Немного не от мира сего, он был мечтателен и рассеян. Упустить в трещину, наполненную водой, пуховой мешок и письма — именно то, что больше всего боится сырости, — было вполне в его стиле.