Пограничников мы перетягиваем ещё легче. Соревнование выигрывает команда альпинистов…
Потом пограничники демонстрируют прыжки через барьеры и рубку лозы. Выхоленные, тренированные лошади, горячась, вытягиваются в прыжке, берут препятствия, клинки, сверкая на солнце, со свистом срезают прутья.
Праздник окончен. Горбунов раздаёт призы — штаны, пиджаки, бельё, тетради, карандаши, папиросы. Керимбай надевает выигранный пиджак, киргизы обступают его со всех сторон, щупают материю, удовлетворённо чмокают языками.
Между тем на лугу длинным рядом укладываются вьючные ящики. Это — стол для торжественного обеда. За обедом мы чествуем наших носильщиков. Каждый получает грамоту и премию. Нишан, Ураим Керим и Зекир получают деньги, продукты, обмундирование. Абдурахман — охотничье ружьё. Меньше всех приходится добродушному лентяю Ураиму Ташпеку. Носильщики довольны — они не ожидали такой награды. «Джуда якши», говорят они. Горбунов выделяет часть продуктов и деньги семье погибшего Джамбая Ирале.
После обеда Дудин расплачивается с носильщиками. Они смачивают слюной большие пальцы, Дудин смазывает их чернильным карандашом, и носильщики ставят вместо расписки своеобразную печать.
Вечером в палатке Горбунова совещание — каким способом ему передвигаться дальше. Отмороженные пальцы мучают его все больше. Отмирающие ткани отходят, и пальцы становятся |все тоньше. Он испытывает сильнейшие боли. По ночам его мучат кошмары. Ему кажется, что он снова лезет на пик Сталина, вбивает в скалы крюки, натягивает верёвки. В Москве он весил 100 килограммов, теперь — 79.
Ехать верхом — трудно и больно.
Политком Буркин советует сделать носилки и везти Горбунова На двух лошадях.
В совещании участвует комвзвода Дробашко, бравый мужчина в усах и бороде. Он почему-то ходит в валенках. Дробашко — сторонник передвижения на верблюде.
— Убедительно рекомендую верблюда, товарищ начальник! — Повторяет он время от времени.
«Товарищ начальник» в конце концов соглашается.
Через полевую радиостанцию погранвзвода Горбунов передаёт радио на нашу ошскую базу с предложением выслать за нами к Киныш-колхозу автомобили. Киныыг-колхоз, где помещается промежуточная база 31-го отряда, расположена у выхода Терс-Агарского ущелья в Алайскую долину. Автомобилям придётся повторить трудный рейс по Алаю, — а наш поход будет недолог — надо только пройти Терс-Агар. Но твёрдой уверенности, что радиограмма достигнет назначения, нет не только у нас, но и у радиста Михайлова: радиостанция работает плохо.
На другое утро караванщики устраивают на большом рослом верблюде комфортабельное мягкое сидение из спальных мешков, мы усаживаем на него Горбунова и отправляемся в путь.
Наша группа, кроме Горбунова и меня, включает Гетье, Гущина и доктора. Остальные остаются в Алтын-Мазаре, чтобы помочь Дудину при эвакуации имущества. Кроме того для переброски всего отряда сразу не хватает транспортных средств.
Медленно поднимаемся мы по бесконечным поворотам почти отвесного километрового подъёма на Терс-Агар. Мазарские Альпы затянуты лёгкой кисеёй облаков. Облака плывут по груди снежных гигантов, крутятся вокруг вершин, словно нанизанные на белые шпили.
Мы идём по знакомому пути, по которому проходили два месяца тому назад. Но многое изменилось за это время.
Холод осенних ночей сковал ледники на перевале: водопад, дающий начало рекам Алтын-Даре и Терс-Агару, вытекает из ледникового озера маленькой серебристой, лентой, реки превратились в ручейки.
Сочная, зелёная трава в ущелье пожелтела.
Наш караван медленно движется к Алайской долине. Впереди шагает Елдаш и ведёт в поводу высокого красавца-верблюда, на котором, поджав ноги и раскачиваясь от боли в отмороженных пальцах, сидит Горбунов. За верблюдом на лошади едет Гетье. За ним двигаемся мы, — Гущин, доктор и я. У нас на троих одна лошадь, и мы по очереди едем верхом. Впрочем, Гущин лошадью почти не пользуется. Рука у него заживает, он опять весел и жизнерадостен и лихо отмеривает километр за километром своей лёгкой, убористой походкой.
Невдалеке от перевальной точки мы становимся на ночёвку. На другой день продолжаем путь.
В Кут-Мазаре уже нет юрты, возле которой мы останавливались на пути к пику Сталина. Киргизы перебрались в зимние кибитки на другом берегу Алтын-Дары.
К вечеру мы минуем устье Терс-Агарского ущелья. Мы снова в Алайской долине. На небольшом холме стоит глинобитная постройка — склад продуктов 37-го отряда. Рядом со складом — два загона для скота, окружённые глиняными дувалами, и юрта, в которой живёт киргизская семья. Это — Киныш-ролхоз. Здесь мы должны ждать автомобилей.
В Киныш-колхозе мы узнаем, что в Тенгиз-бае в стычке с кулацкой бандой убит председатель Дараут-Курганского сельсовета Азомбай Палатой.
Дараут-Курган расположен на другой стороне Алайской доли-I ны против Киныш-колхоза, километрах в пятнадцати. Из Дара — ут-Кургана по ущелью Тенгиз-бай, прорезающему Алайский хребет, идёт дорога на Уч-Курган. На этом пути и произошло столкновение.
В Дараут-Кургане стоит киргизский добровольческий отряд по борьбе с басмачеством и бандитизмом. Горбунов решает вызвать начальника этого отряда и посылает в Дараут-Курган нарочного.
Мы становимся лагерем в Киныш-колхозе. Вскоре приезжает председатель колхоза Ассан. Это статный киргиз, очень красивый, с хитрым, властным лицом. Его сытый конёк с стройными, точёными ногами и лоснящейся шерстью играет под ним. Ассан доставляет нам молоко и кумыс.
Потом он садится поодаль на землю и спокойно наблюдает за нами.
Ассан не внушает нам доверия. В Алайской долине не редки случаи, когда на должности председателей колхозов и секретарей сельсоветов проникают, используя остатки родовых взаимоотношений, баи и родовые старшины. На своих новых должностях они продолжают действовать по-старому. Так, подрядившись от лица колхоза перевезти на верблюдах груз для какой-нибудь организации, они оставляют плату у себя и разверстывают работу между обоими сородичами.
Позже мы узнали, что проданное нам молоко и кумыс Ассан купил у своих же колхозников, заплатив им только часть полученных от нас денег.
В юрте рядом с лагерем живёт семья бедняков. Глава семьи, худой, хромой и одноглазый киргиз, веет ячмень. Он высоко подкидывает его вверх на лопате, и ветер относит полову. Рядом на земле лежит самодельная скрипка с одной струной из конского волоса. Время от времени киргиз прерывает работу и Принимается наигрывать на скрипке. Он стоит, прислонясь к плетню, и медленно водит смычком по струне. Единственный глаз обращён к небу, и рябое лицо принимает задумчивое выражение. Скрипка издаёт тихие, протяжные, грустные звуки, похожие на далёкую песню степного ветра.
Потом киргиз бережно кладёт скрипку на землю, идёт, прихрамывая, к куче ячменя и снова берётся за лопату.
У нас туго с продуктами, особенно с хлебом. Дудин просчитался и не успел своевременно перекинув, продовольствие с ледника Федченко в Алтын-Мазар. Приходится установить дневной рацион хлеба. Мы называем этот рацион «человекохлебо-день».
На ночь мы устанавливаем дежурство. Мне выпадает первая очередь. Я расхаживаю по спящему лагерю. Тёмной грудой лежат у стены верблюды, лошади привязаны к бричке 37-го отряда, два маленьких ишачка, пощипывая траву, бродят между палаток. Из палатки Горбунова время от времени доносятся приглушённые стоны — боль в отмороженных пальцах не даёт ему спать.
Топот копыт приближается к лагерю со стороны Алая. Я смутно различаю в темноте силуэт всадника и собираюсь остановить его окликом. Но потом я слышу голос ребёнка. Киргиз с маленьким мальчиком на седле проезжает мимо лагеря к юрте. В юрте зажигается огонёк. Приезжий спешивается, и в течение нескольких минут я слышу оживлённый, быстрый говор. Потом киргиз снова садится на коня и едет дальше. Так разносятся по далёким степным кочевьям новости, создаётся знаменитый узун-кулак, степная почта. Киргиз не поленится сделать большой крюк, чтобы сообщить свежие сведения обитателям какой — нибудь одинокой юрты или заброшенного в горном ущелье кишлака.