Таким образом караванщики опять не получили ячменя за перевозку грузов Гетье и не знали, как мы будем с ними расплачиваться.
Характерно, что записка Гетье была извлечена из кармана только после часового бесплодного словопрения. Впоследствии это повторялось не раз: очевидно, сказывалась непривычка кочевых киргизов к писаному и печатному слову.
Положение создавалось довольно затруднительное. Киргизы явно потеряли к нам доверие. Если не удастся уговорить их идти дальше, мы застрянем со всем нашим грузом в Гумбез-Мазаре на неопределённое время.
Горбунов сидит на земле, поджав под себя ноги, не торопясь ведёт разговор, разъясняет, убеждает, уговаривает. Один из приехавших из кишлаков киргизов оказывается председателем колхоза, в котором состоят наши караванщики.
Дело постепенно улаживается. Николай Петрович договаривается о цене и сроках расплаты. Нам приводят других верблюдов и других караванщиков.
Рано утром Марковский и Милей седлают лошадей, расстаются с нами и пускаются в обратную дорогу. Они хотят за один переход отмахать 80 километров и к вечеру быть в Бордобе. Я незаметно подкидываю Марковскому в седельную сумку две банки сгущённого молока: суровый исследователь питает слабость к этому лакомству.
Мы продолжаем наш путь по Алаю. Вскоре нам предстоит покинуть Алайскую долину и свернуть к югу в ущелье Терс-Агар, ведущее к Алтын-Мазару. Это нас радует. Однообразный пейзаж чукуров нам порядком надоел.
Мы приближаемся к повороту. Но ещё бесконечно долго мы огибаем подножье горы, за которой начинается Терс-Агарское ущелье.
На холме стоит большой мазар, могила мусульманского святого — глиняная постройка правильной кубической формы без окон, с небольшими деревянными дверями. Стены и пол устланы коврами, снаружи мазар украшен черепами кииков и архаров и хвостами яков и лошадей, укреплёнными на высоком древке. Тысячелетней древностью степных кочевий веет от этой суровой могилы, сторожащей простор Алая.
Мы обогнули наконец подножье горы. Перед нами — ущелье Терс-Агара. Бурная Алтын-Дара течёт нам навстречу. Река размыла в ущелье глубокий крутой, каменистый каньон.
К вечеру мы находим прекрасное место для лагеря. Небольшой ручей впадает в Алтын-Дару. Возле него яркозеленым ковром вкрапилась в каменистое русло реки лужайка с сочной густой травой. На лужайке стоит одинокая юрта. Дымок костра стелется над нею.
Раскидываем лагерь, разгружаем верблюдов и лошадей и с наслаждением смываем в ручье пыль дневного перехода.
Потом идём знакомиться с обитателями юрты. Бойкий парнишка лет четырнадцати встречает нас у входа. Возле костра, разложенного посредине юрты, сидит его мать, высокая широкоплечая женщина с большой серьгой в ухе, и размешивает в казане похлёбку. В стороне — молодая девушка, почти подросток, занята шитьём. Правильные черты лица, смущённый и суровый взгляд больших, тёмных, чуть раскосых глаз. Возле матери копошится четвёртый член семьи — четырехлетний мальчик. Киргизские малыши с их загорелыми лицами и чёрными, как смородина, слегка раскосыми глазами удивительно занятны.
Сбоку юрты сложены пожитки семьи — два небольших сундучка, стопка кошм и одеял, посуда. Острый запах бараньей шерсти и кумыса стоит в воздухе.
Мы знакомимся. Один из сопровождающих нас красноармейцев, Абдурахманов, служит переводчиком.
Хозяин юрты все лето пасёт скот высоко в горах. Зимой семья живёт в зимних глиняных кибитках, которые видны на другом берегу Алтын-Дары.
Угощаем хозяйку и ребят шоколадом. Блестящая свинцовая бумага производит большее впечатление, чем маленькие коричневые квадратики, которые они видят впервые.
На следующий день Горбунов и Шиянов уезжают вперёд. Каплан и я идём с караваном. Медленно поднимаемся вверх по Терс-Агару. Ущелье становится все круче и живописнее. Справа и слева — снежные вершины, висячие ледники. Но мы все ещё не избавились от чукуров. Подобно огромным злокачественн1ым опухолям вылезают они из всех боковых долин и загораживают перспективу.
Через несколько часов мы видим забавную картину: Горбунов и Шиянов, раздевшись догола, в одних шляпах сидят у ручья и ковшами промывают шлих, ища золото. Лошади пасутся невдалеке. Каплан и я забираем их и уезжаем вперёд, чтобы на перевале ждать Горбунова и Шиянова.
Приближаемся к перевалу Терс-Агар. В небольшой, уютной ложбинке на "свежей зеленой траве мы решаем отдохнуть. Слезаем с лошадей. Ноги и спину ломит от долгого пути.
Вдруг Каплан хватает меня за руку и кричит:
— Смотрите — киик! Один, два, три, шесть!
Я вглядываюсь в скалы на противоположном берегу реки. С большим трудом различаю несколько кииков, почти невидимых на фоне скал благодаря изумительной защитной окраске.
Усталости как не бывало. Я хватаю винтовку, быстро перехожу реку в брод и поднимаюсь На склон. Я хочу стрелять, но киики исчезли. Я долго всматриваюсь в скалы и наконец вижу их на том же месте, где и раньше. Небольшая перемена в освещении сделала их невидимыми, хотя я значительно к ним приблизился. Ложусь, кладу винтовку на большой камень и тщательно выцеливаю одного киика, который едва заметён на скале. Выстрел. Смертельно раненное животное прыгает вверх и падает. И в тот же момент целое стадо, испуганное выстрелом, пускается вскачь вверх по осыпи, поднимая облако пыли. Кииков было гораздо больше, чем мы сумели разглядеть.
Я поднимаюсь по склону. Над убитым кииком плавными кругами реет орёл. Красивое животное с тонкими стройными ногами и изящной небольшой головой лежит неподвижно. Безжизненные глаза кажутся стеклянными. Пуля попала под переднюю лопатку и вышла через шею. Я волоку киика вниз. Горбунов, подошедший с Шияновым к месту нашей стоянки вскакивает на лошадь, переезжает реку и быстро поднимается мне навстречу. На берегу он искусно потрошит киика, затем мы приторачиваем его к седлу и продолжаем наш путь.
Мы приближаемся к перевальной точке. Ущелье расширяется, подъем становится положе. Река все ленивее течёт нам навстречу, образует заводи и повороты. Перевал представляет собою широкое седло. Справа из карового ледника вытекает водопад. Внизу он бифуркирует — разделяется на две части. Одна из
Четыре огромные зубчатые вершины — Музджилга, Сандал, Шильбе и безымённая — вырастают из него, чётко выделяясь на светлом вечернем небе. Слоистые снежные карнизы, грозя обвалами, нависают над снежными стенами. Холодно блестят ледяные отвесы, расчерченные следами лавин. Ниже, в фирновых ущельях, насыпаны ровные снежные конусы — сюда скатились лавины. Ещё ниже, уже вперемежку со скалами и тёмной грязью морен, лепятся по крутым ущельям и кулуарам висячие ледники, серые, изорванные, рассечённые зияющими трещинами. Под ледниками обрывается вниз двухкилометровая тёмная стена скал, могучее основание горного массива.
Широкая долина Муксу, разделяющая Заалай от Мазарских Альп, позволяет охватить их взором сразу — от подножья и до вершин. В этом сочетании высочайших горных хребтов с широкими плоскими долинами — особая, Памиру свойственная, грандиозность панорамы.
Снега вершин алеют в лучах заходящего солнца, лёгкие, розовые, пронизанные солнечным светом облачка медленно плывут между их зубцами.
Незыблемый покой гор охватывает нас. Мы теряем ощущение самих себя. Мы стоим неподвижно, в глубоком молчании. Солнце садится все ниже. Алые отблески покидают вершины и окрашивают небо над ними. Голубые тени вечера ложатся на снега вершин. Горы становятся холодными, суровыми, хмурыми.
Левее Мазарских Альп синеют ущелья Саук-Сая, Коинды и Сельдары. Текущие по ним реки тех же наименований образуют своим слиянием Муксу.
Саук-Сай берет начало в ледниках южного склона пика Ленина. Сельдара питается ледником Федченко.