К куче брошенного оружия подошел высокий немец с длинным носом и тяжелым, как утюг, подбородком. Булахову показалось, что он уже встречал этого солдата на поле боя.
«Могло такое случиться. Мало ли было стычек… Сразу видать — закоренелый вояка. Он не бросил автомат, а как бы нехотя выпустил из рук. Спросить его, из какой дивизии? — подумал Булахов и оставил эту мысль. — Не стоит. Там запишут. А посмотрел на меня, как волк затравленный. Подозвать его? Э, не стоит. Все-таки не оружие они поднимают сейчас, а пустые руки».
К утру штаб полка подбил итог: принято и сдано по распискам семнадцать с лишним тысяч пленных — больше чем дивизия.
Расторопный связной Николка доложил командиру, что квартира для него подготовлена. После бессонных ночей, до предела напряженных дней вконец уставший Булахов не сразу понял, о чем говорит Николка. Квартира? Какая квартира, зачем? Надо лечь вот тут, в штабе, на диван, вытянуть ноги и заснуть.
Лицо Николки расплывалось в улыбке. Булахов видел его смутно.
«Мерещится… Я уже засыпаю». — Ты жив? — спросил он, вспомнив, что связной в первый же день штурма Кенигсберга изрядно хватил шнапса, несмотря на все разговоры врачей об отраве. — Жив, значит… Хотя семи дней не прошло. Ведь предупреждали… — говорил не очень внятно Булахов, разглядывая довольную физиономию своего связного.
— Нашему брату ничего не делается, товарищ гвардии полковник, — рассмеялся Николка.
Они пошли захламленной улицей. Николка указывал дорогу.
— Сюда, товарищ гвардии полковник. В этом доме, говорят, сам гаулейтер Кох, главный правитель Кенигсберга и всей Восточной Пруссии, жил.
— Откуда известно, кто говорил?
— Переводчик Ольшан, ему пленные рассказывали.
Дом был трехэтажный, втиснутый среди других, более высоких зданий. Он уцелел. Лишь крутая черепичная крыша попорчена снарядами. Битая черепица лежала перед входом. У дверей дежурили автоматчики, в вестибюле разместились связисты. В нижнем этаже, на кухне, хозяйничал повар, в других комнатах устраивались на отдых намаявшиеся за ночь штабные офицеры.
Широкая лестница вела на верхние этажи. Ковровая дорожка заглушала шаги.
— Ну, показывай, — Булахов подтолкнул связного вперед, и Николка устремился вверх, прыгая через ступени и хватаясь за скользкие медные перила.
Он остановился возле высоких дубовых дверей, торжественно отрапортовал:
— Товарищ гвардии полковник, вот ваши апартаменты! — и распахнул дверь, проскочил внутрь. — Здесь — приемная, это вот — кабинет, а там — ваша спальня. Есть еще комнатка — для меня, с вашего разрешения.
Булахов равнодушно осмотрел комнаты, спросил связного:
— Все это ты сам придумал и приготовил?
— Признаться, нет, товарищ гвардии полковник. Девчата из медпункта командовали. А я мебель передвигал. Тяжелая — намучился. Здорово получилось?
Да, получилось здорово! На стенах — зеркала, оленьи рога, картины. Всюду на полу — ковры. С потолка свисают хрустальные люстры, вместо лампочек — стеариновые свечи. Тяжелые, с бахромой шторы закрывают окна. В кабинете — большой письменный стол, кресла, диваны.
— Такого кабинета не было и у царя, — сказал Булахов и присел на диван.
Вероятно, днем будет приказ: двигаться на Земландский полуостров, опять в бой. Зачем на несколько часов эта богатая квартира? К чему эти пуховики и двуспальная кровать?
Смотрел командир на позолоту, на сверкающие безделушки, расставленные всюду девчатами из медпункта, смотрел на ковры и хрусталь, и весь этот блеск заволакивался перед дремотным взором густеющей темнотой холодной ноябрьской ночи.
…Вода в Оке тусклая, не заметно движения ее. Избы деревни Бунырево на восточном берегу — без единого огонька в окошках. За деревней, в овраге, — штаб батальона. В крутом скате вырыты ниши и завешены плащ-палатками. Каждая рота занимала в обороне участок до пяти километров. Было тревожно, ночами тоскливо. Немцы на западном берегу вели себя странно — почти не стреляли.
Начальник штаба батальона младший лейтенант Булахов с разведчиками почти каждую ночь переправлялся через реку в лодках. Иногда доставали «языка». Ничего подозрительного пока не обнаруживалось, фашистов тут, против батальона, было не густо. Но однажды они не дали переправиться через Оку, обстреляли из пулеметов. Разведчики бросились в ледяную воду. Три лодки понесло медленным течением, и немцы продолжали стрелять по ним, полагая, что красноармейцы лежат в лодках, не решились окунуться в такую холодную воду.