— Точка! — сказал Сердюк и заклеил конверт.
Комдив посчитал более удобным послать эту бумагу не обычным путем, через штабы, а, во избежание лишних разговоров, отдать майору из политуправления, который привез в дивизию немца — напарника Майселю и сегодня должен возвратиться. Майор вручит письмо, кому оно адресовано.
6
Фронт лег громадной тяжелой подковой, охватив Кенигсберг. На юге шип ее вонзился в побережье залива Фришес-Хафф — здесь сосредоточивались главные силы Одиннадцатой гвардейской армии. Восточнее города, от реки Прегель и дальше, по изгибу расположились войска Пятидесятой армии. На севере мощный шип этой подковы составляла ударная группировка Сорок третьей армии, справа к ней примыкала Тридцать девятая армия, которая вместе с Пятой была нацелена против немецкой оперативной группы «Земланд».
Южнее Кенигсберга местами еще шли бои с противником, прижатым к заливу.
Генерал Гарзавин с утра и до позднего вечера носился на «виллисе» из бригады в бригаду, и всюду, за ним следовала автомашина с будкой, над которой раскачивался прут антенны с ершистыми усами на конце. В машине у аппарата сидела радистка. Гарзавин всегда называл ее просто Ниной, а она его при людях — «товарищ генерал», наедине по имени и отчеству.
Вернувшись к себе, Гарзавин увидел дочь. Это удивило его.
— Ты не ожидал меня? — сказала Леночка, поднявшись с дивана.
— Да. В такое время…
— А я насовсем приехала.
Это его не обрадовало.
— Почему? Разве там стало плохо?
— С отцом лучше. Я тебе, папка, завтра все расскажу. Устала за дорогу — на попутных пришлось.
— Надеюсь, с Сердюком рассталась по-хорошему?
— Не удалось поговорить. Он все время занят, — неопределенно ответила Леночка и зевнула. — Спать хочу.
— Поужинаем сначала.
Отец вызвал ординарца, сказал насчет ужина, умылся и сел за стол. Леночка смотрела на него и думала:
«Какой он у меня статный, представительный! И красивый. Я в него выдалась. Мать тоже была красивой и вдруг как-то сразу постарела и подурнела».
— О чем грустишь? — спросил отец.
— Мать вспомнила.
— Да-а… — протянул он и замолчал.
— Прошлое вспомнилось, — добавила Леночка.
Когда-то, еще задолго до войны, они жили в Ленинграде все вместе: отец, мать и Леночка. Еще была бабушка, мать отца, она жила отдельно. Отец носил военную форму. Он уехал в Москву учиться в академию, сначала наведывался домой часто, потом реже и реже. Бабушка, приходя, упрекала маму за то, что у нее есть «друг». Это было мамино слово. Мама была тоже очень красивой, всегда нарядной. Леночка восхищалась ею и думала, что друг — это очень хорошо. Однажды отец приехал суровый, неразговорчивый. Тогда Леночка услышала слово «развелись» и подумала: это относится к ней, потому что бабушка забрала ее к себе, а отец уехал служить в армию.
Мама по праздникам навещала Леночку и жаловалась на работу — очень много приходится работать. Бабушка смеялась и сердилась: «Ври, ври! Замуж бы лучше выходила, пока молода. А ребенка не трогай, недостойна…» Леночка чувствовала обиду за мать, которую посылают «замуж». Но ей нравилось, что бабушка учила ее всюду — в школе и ребятам на улице — говорить: «Я дочь майора Гарзавина». Она так и говорила.
И вот началась война. Когда немцы стали подходить к Ленинграду, бабушка не захотела никуда уезжать — «Здесь много прожито и пережито, здесь и умру». А Леночку разрешила маме забрать с собой, и они уехали в Алма-Ату. Мать и здесь нашла «друзей».
Леночка повзрослела, и понятней стало то, что она видела и о чем слышала.
Радио передавало, и в школе говорили о героизме наших воинов на фронте. Ребята-одноклассники загадывали, когда их возьмут в армию, мечтали о подвигах. А вечерами у матери собирались гости, веселились за столом, разговор шел о том, кто выгоднее обменял продукты и что почем на базаре. Слушать было противно, и как-то вечером Леночка, не выдержав, бросила с презрением.
— Бессовестные люди!
Все стихли и посмотрели на мать. Она смущенно заулыбалась гостям:
— Не принимайте всерьез…
Гости склонились над тарелками. А Леночка, возмущенная, с разгоревшимся лицом, продекламировала — только четыре строки: