Юрий Клименченко
Штурман дальнего плавания
Светлой памяти матери посвящается эта книга
Книга первая, в которой речь идет о событиях, рассказанных самим героем. Истинный курс
Глава первая
Через большие высокие окна широким потоком в класс вливается солнце. Дрожат и танцуют в солнечных лучах пылинки. За окном синее небо и чириканье воробьев. Весна… 1923 год…
На стене висит огромная карта мира. Учительница истории Аполлинария Васильевна рассказывает о великих русских мореплавателях: Дежневе, Крузенштерне, Лисянском, Головнине. Тихо в классе. Урок захватил ребят. На третьей парте у окна сидит черненький круглоголовый мальчик. Глаза его остановились, рот полуоткрыт… Мальчик этот — я, Микешин Игорь, или, как меня зовут дома и в школе, Гоша. Ученик четвертого класса «а»; двенадцать лет. Мысли мои далеко…
Ревет океан. Громадные волны обрушиваются на клипер. Команда напугана. На мостике сам Иван Федорович Крузенштерн и… молодой, совсем молодой, бесстрашный мичман. С треском рвется нижний марсель. Шквал. Падает стеньга, грозя пробить фальшборт. Крузенштерн хочет вызвать на аврал старшего офицера, но тут к нему подходит мичман:
«Иван Федорович! Разрешите мне! Я сделаю!»
«Вы? Но вы очень молоды, мичман Микешин».
«Я все сделаю. Все!»
Секунду командир колеблется. Затем говорит:
«Ну, идите. Надеюсь на вас!»
«За мной, орлы!»
Я (а мичман — это, конечно, я) бросаюсь на палубу.
Самые смелые матросы окружают меня. Волны перекатываются через палубу. Мы рубим снасти и неимоверными усилиями выбрасываем стеньгу за борт. Опасность миновала. Я возвращаюсь на мостик. Иван Федорович жмет мне руку:
«Спасибо, мичман! Я произвожу вас в лейтенанты. Вы достойны быть лейтенантом российского флота…»
Эх, если бы так! А может быть, по-другому? С Семеном Дежневым по Ледовитому морю? Или с Головниным на бриге «Диана»? Обмануть англичан и под полными парусами вырваться из плена, проявляя чудеса храбрости?
— Микешин! — слышу я откуда-то издалека. — Ну-ка, повтори, какие земли были открыты русскими в первой половине восемнадцатого века.
Я встаю, краснею и молчу.
— Так какие же? — спрашивает учительница.
— Я… я прослушал, Аполлинария Васильевна.
— Садись! Надо слушать внимательно. — Аполлинария Васильевна недовольна. Она считает меня рассеянным. Урок продолжается. Опять я уношусь мыслями вслед за русскими мореплавателями. Звонок. Аполлинаша, как мы ласково называли любимую учительницу, выходит из класса. Это последний урок. Гремя крышками парт, мы складываем книги и выбегаем на улицу. Рядом со мной Кокин — мой закадычный друг. Мы сидим с ним за одной партой, часто вместе занимаемся, помогаем друг другу, вместе бегаем в Юсупов сад на каток или читаем потрепанные книги из моей «библиотеки». Она не обширна, но в ней имеются все пособия, необходимые для настоящего мореплавателя: «Морские рассказы» Станюковича, «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна и «Остров сокровищ» Стивенсона. Мечтаем приобрести «Пятнадцатилетнего капитана».
Я твердо решил стать моряком, хотя в нашей семье моряков не было и моря я никогда не видал. Чем же было вызвано такое решение? Вероятно, увлекли книги да настоящая флотская форменка, которую случайно купила мне мама. Не было конца гордости, когда я впервые явился в ней в школу и Аполлинаша сказала: «О, Микешин, да ты настоящий моряк!»
Самым любимым моим развлечением были походы в морской музей в Адмиралтействе.
Сегодня суббота. Мы идем с Кокиным по Лермонтовскому проспекту. Быстро, не глядя, чтобы не было соблазна, проходим мимо множества частных лавочек с пирожными, ветчиной, кренделями. Это не для нас. Очень дорого. У Восьмой Роты мы прощаемся.
— Так как же, Кокин? Пойдешь сегодня в музей? Зайди за мной.
— Пойду, если мать не заставит с сестренкой сидеть. Она, может, уйдет куда, а батя приходит поздно.
— Ну, Кокушка, постарайся. Приходи. Скажи маме, что в музей пойдем, отпустит, — прошу я.
— Ладно, постараюсь, жди часа в три.
Кокин заворачивает на Восьмую, а я бегу на Заротную.
Мы с мамой занимаем маленькую комнату в доме № 17. Мама преподает русский язык в школе. Отца у меня нет. Он умер в 1919 году. Живем мы с мамой дружно. Я прихожу из школы раньше ее и на примусе готовлю простенький обед. Если есть дрова, топлю печку. С дровами в Петрограде трудно, их часто у нас не бывает. Тогда в комнате становится неуютно и холодно. Мама в пальто проверяет тетрадки, а я поскорее делаю уроки, забираюсь с книгой на кровать и закутываюсь в одеяло. Когда у нас тепло и мама не занята, мы вечером пьем чай и ведем с ней бесконечные разговоры. Я рассказываю о своих делах, она мне — о своих. В субботу мама всегда приходит поздно.