Каждый раз, забираясь в кабину самолета для проверки приборов, Прокофьев отводил немного времени на мысленное воображение себя в роли летчика и с необъяснимым волнением надевал чей-нибудь старый, пропитанный потом шлем. Казалось, только разреши ему, и он в короткий срок овладеет искусством пилотирования. Вот только два обстоятельства удерживали его: какое-то чувство неоплаченного пока долга за учебу в школе спецслужб и боязнь, что прошло недостаточно времени, о котором ему говорил доктор. Страшно было снова получить отказ по состоянию здоровья.
Все летчики-инструкторы считали Гавриила добрым, безотказным парнем, когда предлагали слетать с курсантом в качестве балласта. А он делал это с большим удовольствием, наслаждаясь неповторимым ощущением полета. И никакая сила не могла оттолкнуть его от этих полетов: ни опасность, ни даже аварии, одна из которых едва не стоила ему жизни.
В свободное от работы время Прокофьев стал ходить на лекции по теории летной подготовки. И как-то, набравшись смелости, обратился к начальнику школы с просьбой зачислить его курсантом. Тот посоветовал учиться на летнаба, поскольку можно сразу поступить на второй курс.
Набор курсантов, в который попал Прокофьев, был самым многочисленным за всю историю школы: пятьсот летчиков и столько же летнабов. Здесь были представители всех родов войск: пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы, танкисты, пограничники и даже краснофлотцы с боевых кораблей. Это на первых порах в какой-то мере отразилось на дисциплине. Особенно выделялись отделения, сформированные из «чистых» моряков, трудно привыкавших к новой обстановке.
Командование школы предложило Прокофьеву возглавить одно из таких отделений. Гавриил не на шутку огорчился. Хотелось только учиться, тут же речь шла главным образом о воспитании, а учеба становилась приложением к нему.
Но очень скоро выдержанный характер Гавриила, хорошие знания и закалка, полученные в школе спецслужб, обеспечили ему успех. Вместе с дисциплиной росла и успеваемость.
Учиться было легко, поскольку большую часть курса, касающуюся техники, Гавриил знал хорошо. И то, что он заканчивал школу с отличием, казалось само собой разумеющимся. Сбылась мечта о праве на собственные крылья...
Экзамены принимал начальник Военно-Воздушных Сил Яков Иванович Алкснис и прилетевший с ним известный навигатор, герой перелета Москва — Нью-Йорк Борис Васильевич Стерлигов. В плане пунктуальности более удачную пару экзаменаторов трудно было бы и придумать.
Направляя Прокофьева к столу, за которым сидели Алкснис и Стерлигов, командование школы рассчитывало, по крайней мере, не испортить им первое впечатление. Уж если не оправдает надежд Прокофьев, то ни один из выпускников не спасет положение.
Прокофьеву дали возможность ответить только на один вопрос. Потом строгая комиссия, отложив билет, стала «гонять» его по всему курсу. Алкснис не сомневался, что им подсунули самого сильного курсанта, и потому решил проверить, где верхняя граница успеваемости в школе. Минут сорок Гавриил стойко боролся за честь школы.
— Последний вопрос, — сказал Алкснис. — Где вы хотите служить, товарищ Прокофьев? Школе вы принесли бы большую пользу. Как ваше мнение?
— Я хотел бы сначала получить войсковую практику, а потом можно и в школу.
— Быть по-вашему. Проходите здесь практику, а затем в часть.
Прокофьева назначили штурманом отряда в эскадрилью тяжелых бомбардировщиков ТБ-3. Этот самолет был логическим продолжением гениальной мысли, родившейся у Андрея Николаевича Туполева еще в пору создания им самолета ТБ-1. Туполев проработал смелую идею цельнометаллического свободнонесущего моноплана-бомбардировщика. Идея базировалась на твердой уверенности, что эра бипланов себя изжила. Несмотря на трудности и сомнения специалистов: «Как же можно без верхнего крыла?» — Туполев упорно создавал первый в мире цельнометаллический моноплан. Построенная в непостижимо короткие сроки, всего за девять месяцев, машина ушла в свой первый полет в конце ноября 1925 года, чтобы стать впоследствии предметом гордости советского народа и причиной зависти старейших зарубежных авиационных фирм «Фарман», «Виккерс», «Капрони».
Еще продолжали восхищаться ТБ-1 в Европе и Америке, а Туполев начал проектировать значительно больший четырехмоторный бомбардировщик — ТБ-3. Это был гигант, в полтора раза больший, чем ТБ-1. Даже сами создатели на заводе, привыкшие, кажется, к своему исполину, удивлялись его размерам, когда при транспортировке на центральный аэродром он не проходил под трамвайными проводами или не вписывался в перекресток.