С первых чисел октября франкисты начали штурм Мадрида. Семьдесят километров, отделявших Толедо — ставку мятежников — от Мадрида, Франко намеревался преодолеть с боями за неделю и 12 октября, в день праздника расы[4], войти в столицу. За два дня до намеченного срока мятежники достигли окраин города. Для завершающего удара Франко стягивал войска.
Теперь бомбардировщики республиканской эскадрильи привлекались не только для ударов по продвигающимся к Мадриду колоннам противника, но и для штурмовки мятежников в окопах пригородного лесопарка Каса дель Кампо.
Осень оказалась на редкость дождливой. Тяжелые тучи едва не цеплялись за многочисленные шпили мадридских костелов. Выбирая узкий просвет, оставшийся между облаками и крышами домов, звено за звеном выходили республиканские самолеты на позиции мятежников, сбрасывая бомбы и поливая их пулеметным огнем.
Возможно, что над территорией противника погода была еще хуже, так как республиканские летчики совершали уже по третьему вылету, а фашистские истребители не появлялись.
Никто из летчиков поначалу не обратил внимания на то, что облачность повысилась, а видимость стала лучше. И вот когда группа после нанесения удара повернула на свою территорию, на встречно-пересекающемся курсе и выше промелькнула четверка фашистских «фиатов».
«Может, не заметили», — с надеждой подумал Прокофьев, провожая взглядом удалявшиеся истребители. Но пальцы крепко сжали рукоятки пулемета. Летчики прибавили газ и стали снижаться. Надежды не оправдались: уже на виду аэродрома республиканцев истребители мятежников ринулись в атаку. Это Прокофьев понял, когда левую плоскость прошила пулеметная очередь и тотчас вперед выскочил атаковавший их истребитель. Инстинктивно Гавриил дал длинную очередь вслед удалявшемуся самолету. Истребитель вместо наметившегося разворота вправо вдруг неестественно резко сделал левый крен и плавно пошел вниз. Наблюдать за ним было некогда, да и не имело смысла. Три других истребителя по очереди атаковали мечущиеся над своим аэродромом бомбардировщики.
Гавриил едва успевал отстреливаться. Скоро, по его расчетам, должны были кончиться патроны. Тогда они станут просто мишенью, и никто не сможет их защитить.
Казалось, прошла вечность. Но вот, оглянувшись назад, Прокофьев не обнаружил ни очередной пулеметной трассы, ни атакующего истребителя. Все. Их оставили в покое. Видимо, у противника бензина хватало, только чтобы вернуться на свой аэродром. Гавриил отпустил рукоятку пулемета и почувствовал, как устали пальцы. Болела шея от напряженного вращения головой.
Потом, после посадки, им сообщили, что группой бомбардировщиков сбит истребитель, и многие летчики и штурманы, воссоздав обстановку, пришли к выводу, что его мог сбить Прокофьев. Гавриил неуверенно возражал, говоря, что стрелял машинально, вероятность попадания мала, стало быть, он не имеет права признать победу за собой.
К концу октября, когда на самолетах площадь заплат стала равна площади собственной обшивки, в Картахену прибыл пароход «Старый большевик» с первыми советскими бомбардировщиками типа СБ.
Эти самолеты поражали законченностью и стремительностью формы. В сравнении с «бреге» они выглядели посланцами с другой планеты. Летчики и техники осваивали СБ в ходе их сборки.
На это отводилось минимум времени. После руления и облета самолет считался освоенным даже теми, кто его раньше и в глаза не видел. К такой категории летного состава относился и Прокофьев.
Теперь Гавриила назначили штурманом первой бомбардировочной эскадрильи под командованием вдумчивого, спокойного Эрнеста Шахта. Сын швейцарского рабочего-маляра, Эрнест рано включился в революционную борьбу и, спасаясь от преследования, вынужден был в 1922 году бежать в СССР. С детских лет лелеянная мечта стать летчиком осуществилась на новой родине. Шахт закончил летную школу. От природы скромный, даже застенчивый, он с трудом познавал русский язык и, несмотря на то, что прожил в СССР четырнадцать лет, говорил с сильным акцентом. Это становилось особенно заметным, когда Шахт волновался. Путая русские слова с немецкими, он спешил скорее произнести всю фразу, как правило, заканчивал ее на немецком языке. Сознавая за собой этот недостаток, Шахт хотел иметь такого помощника, который бы схватывал его мысль, развивал ее, облекая в необходимую словесную форму. В Прокофьеве он видел того человека, в котором нуждался: уравновешенного, делового. Шахту даже нравилось, что Гавриил такой же, как он, немногословный. Постепенно он переложил вопросы организации боевых действий эскадрильи на Прокофьева, оставив за собой право их контроля и вождения группы.