Действительно, его вопросы касались таких тонкостей, которые могли быть упущены во многих отчетах.
— Ну, а остальное вы, надеюсь, напишете в отчетах, — заметил Алкснис в конце беседы. — Желаю вам хорошего заслуженного отдыха.
Кисловодский санаторий, куда приехал Прокофьев, располагал к отдыху. Этому способствовали горы, со всех сторон окружающие город. Особенно они хороши во время восхода. Правда, в Испании тоже горы, но там было не до любования ими. Там в раннюю пору, если можно, лучше еще поспать, а если нельзя, то, уткнувшись в приборную доску или карту, клянешь светило, что оно так медленно поднимается и ничего не видно в кабине.
Вот и в это утро, встретив рассвет, Гавриил хорошенько пропотел на крутых горных тропинках и теперь с удовольствием плескался холодной водой.
— Ганя, Ганя, иди скорее сюда, — услышал он взволнованный голос жены.
Но Гавриил не спешил. Не война же. Полина Яковлевна вбежала в умывальную комнату.
— Прямо не знаю, верить или не верить. По радио передали, что тебе присвоено звание Героя Советского Союза.
— Ослышалась. Полно тебе, ведь в Москве и намека не было на это.
— Как же ослышалась? — не сдавалась жена. — Так и передали: «Майору Прокофьеву Гавриилу Михайловичу...»
— Ну вот, майору. Ты разве не знаешь, что я еще и не капитан?
Полина Яковлевна стояла в нерешительности.
— Но ведь назвали майорами Проскурова и Хользунова.
Теперь и Гавриил засомневался. Если назвали Проскурова и Хользунова, то в этом сочетании мог быть только он.
— Ну, чего волноваться? Если присвоили, значит, скоро узнаем. Пойдем завтракать.
Однако все прояснилось значительно раньше, чем Гавриил думал. В столовую почти следом за ними вошел начальник санатория и, став перед столами, громко произнес:
— Внимание, товарищи! Только что получена телеграмма на наш санаторий следующего содержания: «За образцовое выполнение задания партии и правительства и проявленный при этом героизм майору Прокофьеву Гавриилу Михайловичу присвоено звание Героя Советского Союза!» Получите телеграмму, товарищ Прокофьев, — и начальник санатория окинул взглядом зал, ища адресата.
Когда Гавриил встал, грянул гром аплодисментов. Он смущенно пробирался среди столов, отвечая на поздравления с любопытством рассматривающих его людей.
Из-за излишнего внимания к нему завтрак превратился в пытку.
После этого пребывание в санатории с каждым днем становилось все более тягостным. Надоедали и групповые, и одиночные просьбы рассказать, как там. Через два дня, сославшись на внезапно возникшие дела, Гавриил поблагодарил руководство за гостеприимство и отбыл в Москву.
Вскоре Прокофьев получил приглашение в Кремль, где Михаил Иванович Калинин вручил ему заслуженную награду — орден Ленина и грамоту Героя Советского Союза.
Остаток отпуска он решил провести на родине, где давно и с нетерпением ждала его мать. В Испании, тоскуя по отечеству, он почему-то чаще всего вспоминал Рязанщину, свое родное село Белое и детство, далекое и трудное, но вызывающее теплые чувства. Вот и сейчас, проезжая знакомые места, он вспомнил картину прошлого: большая деревенская площадь, середину которой занимала невысыхающая лужа. Эта лужа являлась как бы центром пересечения всех улиц деревни: Касимовской, Солдатской, Дворянской, Замостной. В детстве он гордился тем, что родился на Дворянской улице, рядом с усадьбой полковника. Правда от дворянского в улице уже тогда осталось только одно название, да и в усадьбе жили далеко не представители офицерства.
Вспомнились длинные зимние вечера. Они со старшей сестрой Валентиной по очереди читали сказки остальным братьям и сестрам, прижавшимся к матери. Никто не обращал внимания на дым от лучины, тускло освещавшей желтые, потрепанные листы книги.
Читать он начал рано. И в школу пошел раньше времени, уговорив отца отвести его туда.
В том же году отца взяли на германскую. Он был одним из лучших плотников на селе, да, пожалуй, и во всей Кадомской волости, человеком тихим, трудолюбивым, кормильцем семи душ. Потому деревенский сход всячески оттягивал его отправку на фронт, хотя с каждым запросом волости это становилось делать все труднее и труднее.
После ухода отца мать всеми силами старалась сохранить тот уклад жизни, который был заведен мужем: главное — дать детям возможность учиться. Однако отцовские заботы постепенно стали перекладываться на плечи старших детей. Мать договорилась за отработку вспахать землю под ярь. Гавриил с сестрой водили коренника по борозде, а к вечеру, намаявшись, пасли свою старую одноглазую лошаденку. За пахотой шел сенокос, за ним жатва — водоворот нескончаемых крестьянских дел. Неоправданно быстро уходило детство.