– Гитлер, конечно.
– А Зеботтендорф – это кто?
– Общество Туле, если помнишь. Ближайший друг Гесса. Некоторое время был директором «Аненэрбе». Очень опасен… Теперь тонкость. Заметая следы, мы должны будем сделать вид, что грохнули немцев по ошибке или за компанию, а на самом деле целью нашей была американская делегация. То есть бить придется во время их встречи.
– То есть и американцев тоже? Их-то за что?
– Для маскировки. Важных персон там не будет, только пешки.
– Где будут идти переговоры?
– Пока еще не знаю. Но мои люди установят это вовремя…
– Хотя бы сектор.
– Я думаю, это будет лес Броселианда.
– Лучшее место для таких переговоров… – Джино был саркастичен.
– Вот именно. Сколько у тебя людей? И что за люди?
– Четыре пятерки. Все – бывшие партизаны, диверсанты. Ребята что надо.
– Хорошо. Дня через три устроишь мне встречу наверху с капитанами пятерок. Я тебе сообщу, когда и где точно. Значит, говоришь, дансинг… Ну, ты молодец.
Джино промолчал. В одну затяжку высосал сигарету и тут же поджег новую.
ПЕРВЫЙ ХОД
Самое опасное – это перестать отличать сон от яви. Начать забывать явь так же, как забывают сон. И наоборот… Верх в чем-то родствен снам. И сейчас, проснувшись наверху, Штурмфогель не мог понять, что было с ним во сне.
Он не знал, где находился. Вероятно, это было питейное заведение, но столики стояли лишь у стен, декорированных сетями, веслами, спасательными кругами и рыбьими скелетами. Штурмфогель смотрел на все это неподвижным взглядом откуда-то из-под потолка. Какие-то люди беззвучно пересекали видимое пространство. Из одного угла в другой они таскали длинные ящики и тяжелые корзины.
Потом он куда-то плыл. Умело и размеренно. Вода переливалась через голову. Желтые огни оставались слева и медленно уползали назад.
Потом все поменялось. Но Штурмфогель по-прежнему не мог включиться в происходящее. Кто эта женщина, сидящая напротив? Она очень красива, но у нее холодный отрезвляющий взгляд. Она что-то говорит, ясно и четко, сопровождая слова резкими взмахами кисти. У нее длинные пальцы с коротко обрезанными ногтями. Как всегда, он не понимает речи.
Но почему-то знает, что здесь он – еврей.
Потом она смеется. Вернее, это не смех, а невеселая насмешка. Над ним? Он пытается поцеловать ее пальцы. Она отнимает руку. Очень грустно.
Так грустно, что стынет сердце.
От этого холода в груди он проснулся и еще несколько минут лежал, глядя в зеленый лоскутный потолок.
Цирк, наконец вспомнил он. Ангар. В ангаре – нелепый маскировочный шатер.
Значит, я наверху.
Значит, операция в разгаре.
Интересно, что сейчас вытворяет нижнее тело?.. Ладно, вернусь – узнаю.
Большинство людей живут только внизу, ожидая, что попадут наверх после смерти. Напрасные мечты… Когда-то Штурмфогель попытался вычислить процент тех жителей Земли, кто имеет, образно говоря, две личности и два тела: верхнее и нижнее. Получалось где-то от семи до пятнадцати процентов. Остальные жили по принципу: «Одно тело – один мозг – одно сознание – одна личность». Подавляющее большинство из тех «семи – пятнадцати» не имели представления о том, что им так повезло: они обходились лишь роскошными сновидениями, странными фантазиями, умением погружаться в мечты; но они же – и только они – становились обитателями психиатрических клиник, будучи не в силах принять, казалось бы, очевидное: что их сознание принадлежит не одной, а поочередно двум личностям, каждая из которых не подозревает о существовании другой. Сознание – это как матросская койка: на ней спят двое, но они никогда не встречаются. Такие «вахты» у них создаются не только чередованием сна и бодрствования, но и чем-то еще – возможно, инстинктивным запретом обращать внимание на «сменщика»: сознание обязано заботиться о сохранении себя в целости. Если «матросы» аккуратны, то никому из них и в голову не придет, что в его отсутствие койкой пользуется другой (построение, конечно, умозрительное, настоящие матросы обо всем этом прекрасно знают…), – но если один оставляет на койке крошки, а второй мочится во сне… тут недалеко и до поножовщины. То есть шизофрении.
Но есть среди людей и «настоящие морские волки», или «пси», – они подсознательно ощущают наличие сменщика и спокойно принимают этот факт. Как правило, их истинное Я фиксировано в каком-то из миров: верхнем или нижнем (вот тоже традиция… ведь правильнее, наверное, говорить – внешнем и внутреннем; однако уже привыкли за сотни лет к неправильному пониманию – а все потому, что ощущения при переходе именно такие: скользишь вверх или вниз), но при должной подготовке людей этих можно научить перемещаться туда и обратно по собственному желанию. Правда, это поначалу дорого обходится той части общей личности которую Я временно покидает. В лучшем случае будет жесточайшая мигрень, а чаще – эпилептические припадки или кататония. Со временем личность привыкает… впрочем, здесь множество вариантов и тонкостей. У каждого – свои проблемы, и кто-то с ними справляется, а кто-то нет.
Из этого меньшинства выделяется свое меньшинство, у которых способность перемещаться – врожденная или приобретенная в раннем детстве. Штурмфогель как раз из таких. Та личность, то тело, из которой ушло Я, продолжает спокойно существовать, всего лишь избегая принятия каких-то очень важных решений. Этакая хорошо отлаженная фирма, шеф которой без малейших опасений уезжает в командировки или длительный отпуск…
(«Отпуск!» – простонал про себя Штурмфогель.)
Но и в этом меньшинстве скрывается свое меньшинство – те, которые умеют изменять верхнее тело. Те, которые непонятными способами присваивают себе способности, обычным верхним людям не присущие.
И наконец, те десятки или максимум сотни, кто наверху, уже не просто люди – или просто не люди…
Штурмфогель встал и с хрустом потянулся. На спинке стула его ждал наряд «Гейера» – трусы и футбольная майка. Намек на то, что его считают своим? Рановато бы…
Все же он оделся именно в это, привел себя в порядок в фанерном, но удобном туалете с горячей водой и даже душем и пошел искать кого-нибудь из подчиненных.
Телефонный звонок застал его у подножия лестницы. Он уже ступил на первую ступеньку.
Возвращаться не хотелось, это была дурная примета, но звонить мог кто-нибудь нужный…
Это был Кляйнштиммель.
– Хайль Гитлер, – сказал он. – Как продвигается наступление?
– Успешно, – сдержанно ответил Штурмфогель. – Правда, пока это не наша заслуга.
– Ну-ну, не прибедняйся. Везет везучим. А ты, как известно…
– Это все, что ты хотел спросить?
– Спросить – да, все. Но я могу еще кое-что сообщить. Может быть, тебя это заинтересует. Насчет русского по кличке Дрозд. В сороковом, сразу после того, как русские разнесли в пыль свой Спецотдел, человечек Мюллера сумел скопировать на микропленку досье сотрудников этого самого Спецотдела. Двести рыл. Я точно знаю, что пленка так и хранится у Папы. Если сможешь, то вытаскивай ее из-под его кубической задницы, я тебе в этом не помощник… и вообще на меня – никаких ссылок. Понял?
– Спасибо, Юрген… Это хорошая подача.
– Не за что. Ищи крысу. Я уснуть не моту, понимаешь? Ведь кто-то из нас…
– Найду. Что-что, а искать я умею…
Штурмфогель положил трубку. Оглянулся. По лестнице осторожно спускалась Ханна.
– Доброе утро, шеф, – сказала она. Глаза ее были полузакрыты и смотрели чуть мимо.
– Доброе утро. Что слышно?
– Еще не проснулись.
– Спят вместе?
– Даже в разных комнатах. У парня железные принципы.
– Хочешь кофе?
– Я уже пила, шеф. Давайте сварю. Я хорошо умею. Меня все наши просят.
– Ты давно в отряде?
– Три года… почти. Два года девять месяцев.
– Ого.