— Готов встретиться с Богом? — спросил он. — Ничего, здесь это быстро происходит. Хочешь сказать что-нибудь? Наорать на меня, проклясть? Облегчи душу… Зря ты согласился на криосон. Зачем тянуть судьбу за хвост? И больно, и невыгодно. Лучше я дам тебе пистолет с одним патроном…
— Не кажитесь глупее, чем вы есть на самом деле, — я усмехнулся, глядя в волевое морщинистое лицо генерала снизу вверх. Я лежал на каталке, укрытый простыней, и моя обездвиженная тушка надежно скрывалась от пытливого взора Козински. — Вашей вины в произошедшем нет. Это война. Просто я хочу, чтобы вы сняли с меня все обвинения в геноциде поселенцев. А пистолет… Обойдусь как-нибудь без него. Я почему-то поверил Линкеру.
Рядом со мной с отрешенной деловитостью хлопотала девушка с пепельными волосами и грустными глазами. Она готовила коктейль, который должен был поступить по гибкой прозрачной трубке в мое тело от небольшого переносного аппарата с многочисленными кнопками и патрубками, на которые были надеты кончики разноцветных шлангов. Именно он поможет подготовить тело к заморозке. Потом меня поместят в стеклянный ящик и зальют синевато-прозрачным, словно лед, раствором. Готовят как фараона к путешествию в Вечность.
Рядом мигал рядами цифр монитор, возле которого маячила сухощавая фигура помощника профессора — того самого Сэма.
— Мы поймаем этого ублюдка, майор, все равно поймаем, — Козински еще больше сморщился. — Не буду произносить пламенных речей о мщении… И так все ясно. Скажи, сынок, ты в самом деле решился на предложение чокнутого профессора? Ты даже не знаешь о его репутации…
— Репутация здесь не при чем, — зло ухмыльнулся я. — Просто представил, как мои бедные родители будут день и ночь ухаживать за калекой, сливая последние накопления. Мне не помогут, и сами помрут в нищете. А я начну пить, пить много и страшно. Зачем мне все это?
Я помолчал, глядя в склонившуюся надо мной девушку, потом добавил, больше для собственной бравады:
— Не зря же я остался жив после такого ранения. Значит, существует некая программа, по которой каждый должен отработать свою карму. Я не успел. Может, Линкер поможет осуществить ее?
— Обязательно, — без пафоса кивнул профессор, беспокойно меряя шагами помещение лаборатории. — Саманта, у нас все готово? Давайте начинать.
— У тебя есть последнее желание, сынок? — Козински не торопился отходить от каталки, игнорируя метания Линкера.
— Хочу хорошую сигару, — тут же ответил я, — только вашу любимую.
— Кубинская, земная, — у генерала не дрогнул ни один мускул, когда он вытаскивал из кармана плотный цилиндр темно-коричневого цвета. О его пристрастии к «Вуэльто Абахо» знала вся бригада, и я имел законное основание наконец-то раскулачить Козински.
Я зажал в зубах кончик сигары, и сам генерал дал огоньку. И пока я с наслаждением плавал в ароматном дыму, все молчали и терпеливо ждали; даже Линкер не смел возмущаться, что в лаборатории курят.
— Что стало с моими людьми и со свидетельницей? — наконец, решился я на вопрос, потому что боялся услышать страшное.
— Мы успели накрыть негодяев сверху. Наши дроны перепахали место засады десятком ракет. Конечно, часть твоих ребят погибло, но остальных спасли. Девочка тоже не пострадала. Ты прикрыл ее своим телом. Ну, пустяки, касательное ранение в плечо. Но жизни ее ничего не угрожает. Она, кстати, здесь, на орбитале. Только в другом секторе госпиталя. Для выздоравливающих.
Я перевел дыхание и кивнул, словно желая сказать, чтобы у меня забрали сигару.
— Начинайте, — Козински отошел в сторону и махнул рукой профессору, — у меня мало времени для ваших экспериментов, которых я понять не могу до сих пор. Мне достаточно того, что майор Сиротин сам дал согласие на эвтаназию. Я подпишу соответствующие документы только после того, как…
— Саманта, начинайте — засуетился Линкер.
Девушка закивала головой, отчего ее пепельные волосы закачались в такт движениям. Она положила мою безвольную руку поверх простыни и воткнула иглу в вену. Руки Сэма метнулись к тумблерам и кнопкам аппарата, стали быстро щелкать ими, меняя позиции. Я краем глаза увидел, как по одной из прозрачных трубок поползла жидкость. С неумолимой неотвратимостью она плавно поднималась к шприцу. Я знал, что это такое, но мне она представлялась смертельной инъекцией, которая оборвет мою жизнь прямо в кресле. Мне захотелось заорать, задрыгать ногами, пнуть тележку с аппаратурой и вырваться из жестких обручей. Но я не мог пошевелиться. И такое положение было самым страшным, что я испытал в последний миг. Может, когда я усну, в вену вколят яд? Мне захотелось, чтобы слова Линкера не оказались пустой бравадой спятившего от своей значимости ученого.