Глава пятая
Три яблони у отчего дома
Гости из Энгельса находились у нас недолго. Вместе со мной в школу военных летчиков прибыло еще несколько парней. Был среди них и мой приятель по палатке. Петров, наконец, сжалился над ним и разрешил ему летать. На отборочных полетах он оказался одним из лучших, и теперь не скрывал своей радости.
Все мы по своей наивности думали, что немедленно отправимся в школу, но нам сказали:
— Пока можете поехать домой. Отдыхайте и ждите команды.
— И долго ждать?
— Сколько надо будет…
Перед тем, как уехать в деревню, я решил пройтись по техникуму. Был уже вечер, и занятия давно кончились. Я ходил по тихим коридорам и классам, посидел за своей партой, погладил ее руками, погрустил. Да, нелегко было расставаться с этими стенами, в которых я провел три замечательных года! Как нелегко было попасть сюда. Сколько волнений на каждой экзаменационной сессии!.. Сколько ночей проспорили мы в тесном студенческом общежитии, обсуждая дела в техникуме, стране, в мире?..
Здесь я узнал много нужного и интересного, не известного мне ранее. И именно здесь я впервые услышал захватывающие рассказы о людях крылатой мечты и решил навсегда посвятить себя авиации.
Осторожно, прикрыв за собой дверь класса, я направился к выходу. Вдруг из другого конца здания, оттуда, где находился чаш актовый зал, послышались голоса. Я отправился туда в надежде встретить Моталлапа. Оказывается, в зале шла репетиция художественной самодеятельности. Когда я заглянул в дверь, на сцене уже пели. Звонкие юношеские голоса звучали уверенно и окрыленно:
Эту песню любила молодежь. Мы, студенты железнодорожного техникума, связывали с ней свое будущее и пели ее на каждом вечере.
В этом небольшом зале мы часто собирались. Среди нас были превосходные танцоры, певцы, чтецы. Помню вечер, посвященный республиканской Испании. Каким огнем горели наши сердца, когда мы слушали рассказы о мужестве и героизме простых сыновей этой многострадальной страны! С каким горячим сочувствием относились мы к их делу, их судьбе! И как завидовали тем, кто сражался в интернациональных бригадах.
В те годы Испания была для нас очень близкой страной. Она врывалась в наши сны, беседы, письма. Мы мечтали встать в ряды ее отважных защитников, и не наша вина, что мечтам этим не суждено было осуществиться; мы были еще слишком молоды…
Отзвучала песня о паровозе, идущем в коммуну, и на сцену вышла девушка. Она всегда выступала на наших вечерах. Вот и сейчас она собирается читать. Я слушаю стихи о генерале.
О нем в те дни говорили много в нашей стране. Звали его Матэ Залка. Но нам он был больше известен как бесстрашный генерал Лукач.
Я стоял у приоткрытой двери и смотрел на сцену. Девушка читала еще что-то, горячее и захватывающее.
На следующий день я отправился в родную Таш Чишму. Дома меня не ждали. Мать обрадовалась, запричитала, а по лицу отца прошла тревожная тень.
Вечером за чаем он осторожно спросил;
— Что, отдохнуть надумал, сынок?
Я не знал, что ответить. Наконец решил не играть с родителями в прятки и рассказал все, как есть.
Мать сразу потянулась за платком, а отец сидел и молчал. Глаза его были грустные. Не знаю, о чем он думал в эти минуты, но я как-то сразу уловил, что он не осуждает меня.
Очнувшись от раздумий, отец оглядел меня с ног до головы, словно незнакомца, и покачал головой:
— Норовистого коня выбрал ты, Муса. Смотри, как бы не скинул он тебя.
— Не скинет, отец! Любого коня можно объездить.
— Но для этого нужно быть настоящим джигитом, сын.
— А чем я не джигит?
Отец улыбнулся и как-то сразу повеселел.
— Летай себе на здоровье, объезжай крылатых коней. Одно обидно, — уедешь ты от нас, далеко будешь… А мать хотела, чтобы был рядом с нами…
Как мог, я успокоил родителей и принялся помогать им по хозяйству. Работал и в колхозе — уборка была в самом разгаре, а мужских рук, как всегда, не хватало. Однажды случайно я стал свидетелем такого разговора, состоявшегося между моим отцом и колхозным бригадиром.
Бригадир: Сегодня на току я опять видел твоего сына, Гайса-агай. Хороший парень у тебя вырос, работящий. Даже город его не испортил.
Отец; Что по-настоящему хорошо, дорогой, то никогда не испортится.
Бригадир: Это верно. А он что, кончил уже свой техникум… или как?
Отец: Торопишься, дорогой, торопишься… Только два курса.
Бригадир: А я слышал, что выгнали твоего Мусу из техникума. Не поладил с учителями, ну и…
Отец: Что?! Это Мусу-то выгнали?! Моего сына? Он на днях в школу военную уезжает. Командиром будет, летчиком. Он уже и сейчас летчик. Вся Уфа видела, как он выше облаков летал.
Бригадир: Да, джигит у тебя сын. А мы тут совсем из ума выжили. Ну, надо же: «Выгнали из техникума!» Есть же сочинители!..
Они еще долго стояли у плетня, удивленно крутили головами, хлопали друг друга по спине и тихо смеялись…
Время шло, а «команды» все не было. Я уже начал было тревожиться, но отец успокоил меня;
— Когда будет нужно — вызовут. Военные — народ точный, надежный. Так что, сынок, не волнуй себя зря. Вот увидишь: все будет хорошо.
Однажды по каким-то делам я отправился в Илякшиде. Здесь я родился, здесь прошли первые годы моего детства, а потом четыре года я ходил сюда в школу.
Проходя мимо скромного чистого здания школы, я вспомнил своего первого учителя Фатиха Сабирова. Вернувшись в Таш Чишму, где он жил, я направился к его дому. Меня встретила его мать, старенькая, опрятно одетая женщина с добрыми скорбными глазами. Узнав, что я ученик ее сына, она провела меня в дом и принялась угощать чаем. О сыне она рассказывала мало, все смотрела на его фотографию, вытирала уголками платка невидящие старческие глаза и повторяла: