– Сон, конечно, чепуха, – капитан словно устыдился своего рассказа. – Так, привязалось что-то…
После обеда все собрались в шалаше на берегу Болды в ожидании задания. Разморенные жарой, летчики скупо обменивались словами. Незаметно для себя я вздремнул. Спохватился от рокота моторов. Выскочил из шалаша – на взлет пошла шестерка самолетов. Охватила досада – почему без меня? До этого я участвовал во всех боевых вылетах. Подошел комиссар Сатаев. Увидев мое смятение, сказал:
– Командир решил выполнить задание шестеркой. Твое звено в резерве. Отдыхай, пока нет команды.
Впервые я остался на земле, когда товарищи в воздухе. Мысленно иду с шестеркой по маршруту, отмечаю ориентиры, по времени определяю момент выхода на цель. Через несколько минут «ложусь» на обратный маршрут. Теперь надо ждать появления в небе знакомых очертаний самолетов. Томительно тянутся минуты. Нет, ждать на земле куда хуже, чем самому лететь. На пути домой самолет легкий, летишь на бреющем, рядом чувствуешь крыло боевого друга, видишь его довольную улыбку. Взглядом он просит проверить, нет ли пробоин на его самолете. Если есть – подсчитываешь, показываешь на пальцах. Нет – поднимешь большой палец: все в порядке! Ничем не измеримо это чувство фронтового братства, священного воинского товарищества. Оно не в добрых словах, а в славных поступках. Знаешь: если понадобится, ты прикроешь собой друга, окажешься сам в беде – придут на помощь.
После посадки летчики спешат к машине командира. Возбужденные голоса, мокрые шлемы в руках, выразительными жестами ребята показывают проделанные маневры. Сердце наполняет волнующая радость: боевое задание выполнено успешно. Сегодня я лишен всего этого. Смотрю на часы, до возвращения группы остается минут пять. Поднимаюсь на крыло самолета, чтобы раньше увидеть возвращающихся товарищей. Прошло пять минут, но горизонт пуст. Аэродром застыл в тревожной тишине. Только слышно, как мой механик Миша Сурин возится под крылом, звякает ключами и отвертками, пересчитывает инструменты. Известно, что инструмент для механика, да еще в трудном сорок втором году, – это как боезапас для солдата.
– Как там, не видно? – слышу из-под плоскости.
В голосе – нескрываемое волнение. Мы знаем, как переживают за летчиков механики, как светятся радостью их лица, когда командир возвращается жив и невредим. Наконец кто-то закричал; «Идет!» И в этот момент я увидел одинокий самолет, появившийся совсем не там, откуда его ожидали. «Ил» низко летел вдоль границы аэродрома. Он был весь в лохмотьях, вдоль фюзеляжа поток воздуха трепал рваные полосы, все тело самолета пестрело пробоинами. Летчик, не делая привычного выскока на высоту, выпустил шасси и закрылки. Самолет тяжело присел после приземления и покатился. Уже выключен мотор и винт замедлил движение, а самолет все катится и катится.
– Тормози, тормози! – кричу, словно меня может услышать летчик.
Теперь уже видно – это напарник капитана Ширяева Саша Карпов. Что с ним? Может, не работают тормоза? Хватит ли посадочной полосы? Наконец летчик «дал ногу», развернул самолет. Скатившись с посадочной полосы, «ил» замер. К самолету уже мчится машина Шуры Желтовой с Савичевым на подножке, бегут механики. Над аэродромом появились еще три самолета. Но двух все нет. Карпов с трудом поднялся с сиденья. Он говорит, еле ворочая языком, на подбородке запеклась струйка крови – видно, царапнуло мелким осколком:
– Командир погиб…
Он не может рассказывать, он весь еще там, над полем боя. Досадливо махнув рукой, вытирает слезу и отворачивается. Карпова окружили летчики, повели к автомашине. По дороге на КП он немного пришел в себя и сообщил: зенитки над целью подбили самолет Ширяева. Вначале он пытался скольжением сбить пламя, а потом направил горящую машину в гущу вражеской техники… При отходе от цели «илы» были атакованы «мессерами». Миша Польшов тоже подбит и сел на вынужденную на своей территории. Так капитан Ширяев повторил огненный таран экипажа капитана Гастелло, свершенный на четвертый день войны.
Подвиг нашего командира эскадрильи стал венцом его славной жизни. Летчик-коммунист Всеволод Александрович Ширяев навсегда остался для нас образцом в выполнении воинского долга, примером мужества и отваги. На аэродроме зияли, словно пустые глазницы, две стоянки без самолетов. Летний волжский ветерок покачивал пожухлые ветки ненужной теперь маскировки, сухие листья словно шептали: «уш-ли… уш-ли…»
Позже нам стало известно: раненого лейтенанта Полынова доставили в лазарет. Под вечер, когда насмотревшееся смертей солнце устало скатилось за горизонт, в полку состоялся митинг. Открыл его заместитель командира полка капитан Калябин. Слово взял комиссар Поваляев. Взволнованно, с болью в сердце говорил Алексей Иванович. После него выступил командир второй эскадрильи старший лейтенант И. И. Мартынов, вместе с которым Ширяев начинал летную службу. Иван Иванович рассказал о совместных боевых вылетах во время советско-финляндского конфликта, о Ширяеве как умелом командире, отважном летчике и славном товарище. Выступил Саша Карпов, видевший подвиг своего командира. Он предложил ходатайствовать о посмертном присвоении капитану Ширяеву звания Героя Советского Союза. Капитану В. А. Ширяеву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза, а его имя навечно зачислено в списки первой эскадрильи.
ЛЕТЧИКУ НУЖЕН ЩИТ
Тяжело пережили мы первые потери. Особенно потрясла гибель любимого командира. Трудно было смириться с тем, что одной из первых жертв стал капитан Ширяев. Он был самым опытным из нас, служил нам примером, был нашей опорой. На фронте вера в командира значит очень много, а ему мы верили безгранично. И вот теперь остались без вожака. Правда, был у нас еще заместитель командира эскадрильи, которому по должности положено возглавить подразделение. Но чувствовалось, что это человек другого склада: держался особняком., в сторонке, чересчур осторожничал. Такие люди обычно боятся риска, ответственности. Словом, Ширяева он заменить нам не мог. Были у нас и другие сложности. Самая большая из них заключалась в том, что гитлеровцы на наше направление подбросили истребители. У нас же против них не было защиты.