Чердак оказался длинным, темным и пустым. Только у самого входа валялся полуразбитый шкаф, в одном из ящиков которого обнаружились два огарка свечей. Свечи Штык прибрал в карман: свет от костра на третьем этаже будет ночью виден отовсюду, а небольшой огонек свечи можно прикрыть даже ладонью.
Вернувшись в комнату, Штык обнаружил, что оба «бойца» спят, растянувшись на постелях из свежей травы. Постояв немного в растерянности, он забрался с ногами на подоконник и уселся в проеме окна.
Где-то там, во внешнем мире, была середина дня. Здесь серое низкое небо скрадывало неистовый блеск солнца, превращая любое время суток всего лишь в один из оттенков сумерек. Но и этого приглушенного света было достаточно, чтобы охватить разом всю картинку запустения и медленного умирания всего того, что когда-то было смыслом существования нескольких тысяч людей.
Медленно накатывала черная меланхолия. Почему-то представилось, как много лет назад здесь впервые кто-то рубил дикий лес, строил первые здания, бурил скважины, прокладывал электрические и телефонные кабели, сеял хлеб… Целые поколения считали это место своим домом, растили здесь своих детей, во что-то верили, на что-то надеялись.
Все решилось в считаные дни. Люди бежали от кромешного ужаса, в одночасье обрушившего всю их жизнь. Бежали, бросив свое хозяйство, покидали в спешке поселок, спасая себя и своих детей. Много лет в осиротевших домах жил лишь случайно заглянувший в распахнутые окна ветер. Но эхо прежней жизни еще пряталось где-то здесь, бродило в серых сумерках, заламывало сухие руки и кричало печально на разные голоса. В этих пронзительных звуках еще можно было угадать шум работающих тракторов и комбайнов, жизнерадостный визг детей и сонное бормотание стариков на завалинках, беззаботные вопли подвыпивших работяг, идущих домой после смены, и тягучий завораживающий напев колыбельной песни. А может, и не колыбельной вовсе — просто через несколько секунд уже хотелось лечь на землю, крепко закрыть глаза и провалиться в бездумную сонную черноту. Женщина пела сильным грудным голосом, и хотя слов было не разобрать, сердце болезненно сжалось в дурном предчувствии неминуемой смерти, разрушения и печального забвения.
По щеке медленно катилась слеза, оставляя на коже прохладную дорожку. Штык вздрогнул и широко раскрыл глаза. Колыбельная все еще звучала в ушах и, казалось, пронизывала все окружающее пространство одной бесконечной печальной нотой.
— Мой генерал, — хрипло сказал Буль, и Штык отстраненно посмотрел на своего «бойца». — Вы, извиняюсь… выть начали, мой генерал. Вы бы не спали на окне, мой генерал. Так и вниз свалиться недолго. Идите на мою постель, а я посторожу. Получше мне уже. Посторожу — как есть не засну.
Со второй лежанки на Штыка испуганно смотрел Хомяк, и в его глазах читалось, что Буль не соврал, и «генерал Штык» действительно только что выл во сне совершенно нехарактерным для себя образом. «Ефрейтор» в это время поднялся с травяной постели и сделал приглашающий жест рукой:
— Мой генерал, вы нас всю ночь охраняли. Если вы не восстановите силы, всем нам только хуже будет. Вам кошмары снились потому, что вы сидя спали. Ложитесь. Ложитесь же!
Не говоря ни слова, Штык слез с подоконника и завалился на лежанку Буля. Повернулся на бок, втягивая полной грудью запах свежесрезанной травы, и почти сразу же заснул.
21
Проснувшись, Штык обнаружил, что его «солдаты» куда-то исчезли. Голова была ясной, руки и ноги, хоть и продолжали побаливать, уже не казались такими тяжелыми и уставшими, как раньше. С удовольствием потянувшись, Штык посмотрел на часы. Судя по всему, проспал он около четырех часов. Услышав тихие голоса из коридора, поднялся и подошел к дверному проему.
Буль и Хомяк о чем-то говорили вполголоса у небольшого костра. Рядом с огнем стояла банка тушенки и кружка с водой. При появлении Штыка оба замолкли и вопросительно уставились на своего командира.
— Как спалось, мой генерал? — заискивающе спросил Буль. — Если выспались — прошу к столу!
— Спасибо, не ожидал, — одобрительно ответил Штык, сделал несколько шагов вперед и подсел поближе к огню. — Ну-ка, покажи, как там твоя шея.
Буль послушно повернулся спиной, и Штык внимательно осмотрел красное вздутие под бинтом. Особых изменений не наблюдалось, но Буль был бодр, и это внушало определенные надежды.
— Ну что, о чем беседу держим? — весело спросил Штык, берясь за тушенку и галеты.
— Мы пытались вспомнить хоть что-то из своей прошлой жизни, товарищ генерал, — серьезным голосом ответил Хомяк. — Расскажите нам что-нибудь. Как мы служили, где мы живем, что случилось с нашими товарищами по службе… Секретное не раскрывайте. Расскажите только самое несекретное. А то у нас уже такое ощущение, что мы всю жизнь тут прожили, в этой вот… Зоне.