Особое место на даче занимали, конечно, помидоры. Это был предмет особой гордости, гордости совершенно обоснованной. С детства Шу помнил, как начиная с февраля и по самый конец августа, мамина жизнь была посвящена этим красным, а потом, по мере освоения премудростей взращивания, и желтым, и полосатым и даже черным плодам с сочной кровавой мякотью, питательной и вкусной необыкновенно.
Все любили мамины помидоры, шутили, что только Тома (так зовут маму) умеет вырастить томаты, мол, имя обязывает.
В феврале, в строгом соответствии с рекомендациями лунного календаря, отец или Шу приносили из погреба мешки с заготовленной с осени землей, остро пахнущей прелой листвой, перегноем и немного плесенью: Тома не признавала никаких покупных грунтов, и сама старательно, согласно только своим рецептам и пониманиям, готовила питательную почвенную смесь, в которой последующие три месяца будут наливаться жизнью сначала слабые, похожие на бледно-зеленые ниточки, а потом тугие крепкие ростки – рассада.
Рассада всегда готовилась на двоих. Приходила Марья Агафоновна и обе огородницы, сдвинув на нос очки и почти не дыша, пинцетами высаживали светлые круглые семена – по одному в микроскопическую лунку, а лунок этих в рассадных ящиках было, как казалось Шуре, сотни, впрочем, он их никогда не считал. Вскоре из каждой лунки выползали два продолговатых наивных листочка на тоненькой ножке, и мама строго и тревожно их осматривала, проверяя, все ли проросли, все ли принялись. В разных ящиках росли разные сорта, мать любила экспериментировать, но огромное мясистое «Бычье сердце» и продолговатый крепкий «Дюшес» высаживались всегда.
Когда появлялись настоящие листочки, ростки отправлялись в отдельные жилища – обрезанные пакеты тетрапака из-под молока и сметаны, терпеливо собираемые весь год. Эти пакеты обрезала и мыла даже Наталина, внося тем самым скромный вклад в дело выращивания любимого овоща, за что мама неизменно ее благодарила. Пересадка в тетрапаки – дело хлопотное и трудоемкое и одним днем управиться удавалось не всегда. Тогда Марья Агагфоновна оставалась ночевать, и они вместе с Шу долго пили чай на кухне, вспоминали, как он, маленький, засыпал под их разговоры, вспоминали Иду Георгиевну, Раечку и Клавдию Степановну. Мать всхлипывала и просила сына принести из серванта настойку, ту, которая в коньячной бутылке, и он приносил, выпивали по малюсенькой рюмочке и как-то немедленно все пьянели, и у Шу закрывались глаза, и он уходил спать в угловую, когда-то его, узкую комнату, где по-прежнему стоял письменный полированный стол с обожжённой столешницей – результат неудачного химического эксперимента, и софа, обитая вишневым флоком, жесткая и неудобная.
Саженцы росли дружно и споро, и скоро подоконники становились похожи на небольшие джунгли, густые, сочные и живые. Растения пахли терпко и не очень приятно, Шу не любил этот запах, поэтому в его комнате мама никогда рассаду не ставила. В начале мая растения, некоторые уже с невзрачными белыми цветками, в разномастных коробках переезжали на дачу.
Иногда их начинающаяся дачная жизнь омрачалась внезапными майскими заморозками, когда вчерашняя, почти летняя жара, вдруг сменялась сегодняшним, почти зимним холодом, и крупными хлопьями тихо падал снег, накрывая уже распустившиеся чашечки тюльпанов, нежнейшие листочки деревьев, и, казалось, все это замерзнет окончательно и навсегда. Но через два дня снег таял и наступало настоящее, без аномальных сюрпризов, тепло.
Но эти два дня неизменно были наполнены тревогами за будущий томатный урожай. Для минимизации потерь кипятильниками нагревались огромные жбаны с водой и заносились в маленькие дачные комнаты, где, в ожидании высадки в грунт, устанавливались ящики с саженцами. Комнаты наполнялись паром и жаром, и влажный туманный воздух, в котором зеленели резные рассадные листы, превращал их в настоящие субтропики.
Когда погода налаживалась, подруги подсчитывали убытки, перекрикиваясь друг с другом каждая со своего участка. Убытки были небольшими, но все равно – жалко. Однако вскоре растительная жизнь входила в привычную и правильную колею и шла так, неспешно и по раз и навсегда заведенному порядку, до самой глубокой осени, пока в дачном поселке не отключали свет и воду, или, по причине ранних заморозков, ночевать в тонкостенном домике становилось решительно невозможно.