— Опять напялила какую-то ерунду! — запричитала менторша.
— Я… мне… холодно.
— Ты в своём уме? На фотокарточку — в таком виде?
— Да что же Вы так с ней? Девочке холодно, — вступилось важное лицо, и злыдня-менторша поневоле отступила.
— Можно… нас? — попросил я фотографа. — Пошлём родителям.
Нам разрешили и втолкнули в наш круг Кнопку. Я присел в подобающую герою спектакля позу рядом с ней. А она всё придерживала пиджак, боясь, что и этот предательски свалится.
От Кнопки исходил приятный запах — или это платье, годы лежавшее в сундуке, было так надушено. Не понимаю, как её могли запечатлеть на одном фото с бывшими оккупантами. И как она сама пошла на это? Но, кажется, в тот момент она была согласна на всё, лишь бы с неё не сорвали пиджак.
Глава 2
Поздно вечером к нам постучали. Не спали только я и Эрвин. Стук не был требовательным или сердитым, как бывало обычно. Он даже и не особенно слышен был, но и его хватило, чтобы все наши проснулись, как по тревоге. «Они, что, думают, из их бункера сбежать можно?» — буркнул Эрвин и пошёл открывать. Хотя удивительно, зачем страже вообще понадобилось стучать? Как будто они когда-либо спрашивали разрешения.
— Это к тебе, — бросил Эрвин, вернувшись.
Ребята приподнялись: что ещё за новости?
В «сенях» ждала Кнопка. Она протянула мне пиджак: «Спасибо».
— А как Вы прошли? Там же конвой.
— Я попросила.
— Попросили? — я непонятно почему заволновался, и голос старался сделать сухим и деловитым.
Она всё колебалась, сказать или нет.
— Спокойной ночи, — я хотел закончить разговор, который ничего, кроме тревоги, мне не доставлял.
— А вот Вы… Вы сказали, что могли бы сыграть любовь.
— Я этого не говорил.
— Ах да, точно… Но Вы смогли бы?
Я уже вспомнил целый ворох красивых отказов, но вместо них сказал:
— А Вам это так надо?
Она по-детски закивала:
— Да, очень, очень надо.
Мне, конечно, было интересно, зачем всё это, но я лениво протянул:
— И что мне с этого будет?
Она не ожидала, что я так скажу.
— А что Вам нужно?
— А что у тебя есть?
Она растерялась:
— Ничего.
Она видела, что я не ухожу. Я и сам удивлялся, чего это стою как вкопанный.
— А что делают влюблённые? — ей было очень интересно.
Я оглядел её с ног до головы: вот так поцелуешь, а она в обморок грохнется. Поэтому начал с самого безопасного:
— Ну, говорят всякие слова приятные.
— Какие?
Сегодня она всех нас потрясла как никогда, мы даже о ней говорить не могли перед сном, как обычно. И вот она здесь, передо мной, лопочет всякий бред, а я… Я же любуюсь ею, чёрт возьми.
— Ну, милая… Моя милая… Красивая… Моя маленькая, например.
Мне было не по себе. Что тут вообще происходит?
— А я тоже должна говорить?
— Непременно.
— Ну… Как ты хорошо поёшь.
— Это достоверный факт, его все знают. А что-то, чего не замечают другие, а только ты.
Она хмыкнула: вот задачка-то. Осторожно принялась меня рассматривать.
— Тогда… Мой милый будущий друг.
— Чего?
— Ведь этого же никто не знает, кроме меня. Или ещё… Подсолнушек.
— Это ещё что? — я ошалел.
— Ты такой же высокий, сильный, так же улыбаешься, и… Это неправильно, да? Это неприятные слова?
Я во все глаза на неё смотрел, она — на меня. Я не удержался и поцеловал её в щёку. Чего и следовало ожидать: Кнопка испугалась, и след её простыл.
Я не мог прийти в себя: вот это события. Ещё утром мы были чужими людьми, и вот мы уже на «ты» и едва не обнимаемся. По крайней мере, с такими темпами до этого недалеко. Да ещё на виду у моих собратьев и конвоя… Что происходит?
А за дверью — куча стукачей. И тут уже явно карцером не обойдётся. Одно то, что пленный и русская беседуют, может быть поводом для длительной ссылки куда-нибудь подальше, чем Сибирь.
На сцене выступал наш новый гитарный дуэт. Кнопка посмотрела на меня снизу вверх со стула, где сидела:
— А ты где родился?
Я осмотрелся: наши ребята были на другом конце кулис и, кажется, с удовольствием глядели на сцену. Я присел на корточки возле неё, чтобы не говорить громко.
— В Берлине.
— В самом?
Я угукнул:
— В районе Шарлоттенбург, возле драматического театра.
Я снова почувствовал этот приятный запах синего платья.
— Это такой с колоннами необычными?
— Ты там была? — я удивился.
Она смешалась:
— Нет… На картинке в учебнике было.
Я снова осмотрелся: приятели на том конце делали вид, что не обращают на нас внимания. Я тихонько взял её за руку, а она не оказала сопротивления. Я не хотел ускорять события, но её покорность была для этого большим стимулом. Она, кажется, впервые позволяла взять свою руку кому бы то ни было.