- Прошу пожаловать, произнес измазанный Шуйский, и граф сразу понял, что ему предстоит абсурдное общение с сумасшедшим. Он увидел неуют, тщетные попытки навести порядок, бедность, кресла 18 века в рваных парусиновых чехлах, пыльные полки, проваленный паркет, разбитая посуда, во всю стену, шкафы резного красного дерева и столик карельской березы, испачканные самым пренебрежительным образом. Пахло в доме нагретой пылью, сухими яблоками и лекарствами.
Граф, пытаясь сохранять спокойствие, изложил дело таким бесстрастным тоном, будто речь шла о самом что ни на есть обыденном.
Старый Шуйский выслушал, не изменившись в лице.
Человек он или кто? - подумал Потоцкий, по-моему, нечто среднее.
- Гора с плеч. Забирайте. Заодно и бывшей отомщу, радостно потирает он руки, приедет навестить, а я выйду на крыльцо и скажу: проваливай, его нету! - отреагировал свихнувшийся князь. Документы подпишу хоть сию минуту, только деньги, пожалуйста, вперед. Сейчас настала такая пора, что никому нельзя на слово...
В дорожном несессере вместо бритвы и полотенец лежали заранее взятые из банка деньги. 30 тысяч рублей. Никто не поверил, что в маленьком чемоданчике может столько поместиться. Как он утрамбовывал деньги, да еще создавая видимость беспорядочно набитых вещичек вдовца?!
- А мать? - поинтересовался пан граф, передавая старшему Шуйскому засохшее царапающее перо.
- Что мать, видеть ее не желаю, ответил князь.
- Но, может, хочет попрощаться? - осторожно намекнул Потоцкий. Я ведь навсегда его увожу, они больше никогда не увидятся.
Мальчик стоял на пороге, вытертый и одетый.
- Мы к маме поедем в город, да? - с надеждой в заблестевших глазах спросил он.
- Поедем. Со мной. Завернем по дороге к маме.
Шуйский махнул рукой, даже не взглянув.
- Да, а вещи у него есть? - опомнился граф, но тут же осекся - дверь была уже захлопнута, заперта на замок и на засов.
Какая же сволочь, родное дитя отдает. У меня, человека стороннего, и то сердце прыгает, а он, не моргнув глазом, за 30 тысяч, сына единственного!
Потоцкий усадил мальчика к себе.
- Буду звать тебя Яном, это по-нашему Иван, ладно?
- Зовите как хотите.
Шуйский ничего не говорил, приняв его за родственника, к которому везут погостить. Они молчали. Лишь у губернского города граф спросил: ты дом, где мама живет, мне покажешь?
- Конечно. Он у площади, за водокачкой.
- Тебе у мамы лучше, правда?
- Нисколечко. Меня заставляют мыться с едким мылом, волосы расчесывают, одевают в смешные штанишки, да еще и ногти стригут. Бегать нельзя, прыгать нельзя, кричать нельзя, в носу ковыряться нельзя. Ужас. Однажды я в штору высморкался, за это отлупили, без десерта оставили.
- Разве у тебя нет носового платка?
- Был. Я в него червей заворачивал.
- Червей? Да ты, Ян, озорник!
Граф Потоцкий порылся в несессере, вытащил новенький батистовый платочек, широкий, с кружевами по краям и вышитым синими мулине гербом Пилявы. Странный крест удивил Шуйского.
- Держи. Только червей не заворачивай. Это очень дорогая вещь. Вышивала еще моя покойная жена, когда мы только были помолвлены.
Мальчик осторожно взял платочек, словно в нем таилась ядовитая змея.
- Да, а куда мы едем?
Он вздрогнул.
- Вообще-то мы едем погостить ко мне в имение за много верст отсюда. Но сначала - город. К маме. Как и обещал.
Сорванец не обманул - дом, который снимала получившая свободу бывшая жена вреднейшего князя Шуйского, стоял за краснокирпичной водокачкой, напоминавшей раздутый минарет. Почему тогда строились эти красные башни во всех российских городах, позже будут ломать головы потомки, защищая диссертации по архитектуре начала прошлого века. А пока водокачка служила важным ориентиром.
Карета подкатила к дому. Звонок колокольчика, топот ног, дверь открылась, на пороге - кухарка.
- Барыни нет. Уехала - сказала она, вытирая мокрые руки о передник.
- А куда? Она не говорила? Сын очень хочет с ней повидаться, мы проездом в городе, объяснил Потоцкий.
- Ни куда, ни когда вернется - ничего не сказала, не знаю. Обычно она в эту пору с визитами разъезжает или кофейничает у агрономши. Если к спеху, поищите ее.
- Нет, очень торопимся, буквально полчаса в запасе, не больше. Поезд уходит.
- Жалко - растерянно улыбнулась кухарка, но я барыне непременно скажу.
- Жалко - растерянным голосом протянул Шуйский. Очень хотел маму увидеть...
Потоцкий ничего не сказал. Карета поехала дальше.
- А разве мы не домой едем? - удивленно спросил Шуйский, смотря в окно, или не по той дороге?