Я хочу сказать им, что все хорошо.
Я хочу сказать им, что они в безопасности.
Волк больше на нас не смотрит. Он бежит к одинокому тёмному силуэту, который пятнает белую равнину. Вновь наступает рассвет, и чёрный силуэт горит вдалеке на горизонте.
Моя грудь ощущается так, словно кто-то вогнал туда нож для колки льда, ударяя раз за разом, разрывая самую сердцевину хрупкого, бледного света.
Это ощущение хуже смерти.
Глава 35
Индия
Новости непрерывно показывались фоном.
Я старалась не смотреть на быстро мелькающие изображения и не слушать, что говорили аватары. И все же фрагменты доносились до меня, как бы я ни старалась их игнорировать.
«... погибших теперь насчитывается четыреста шестьдесят два человека... более сотни все ещё числятся пропавшими без вести, но большинство из них также считаются погибшими...»
«...президент Кейн возлагает ответственность за взрыв круизного корабля на террористку Элисон Мэй Тейлор. Он обращается к международному сотрудничеству, чтобы призвать её и её террористическую ячейку к ответственности, созывает собрания с подразделениями СКАРБ в России и Китае. Изначально полагалось, что Тейлор была убита при нападении, но теперь считается, что она сбежала живой и все ещё находится на свободе, следуя...»
«... в последний раз видели в Европе, в кафе в Испании, где она...»
«... сбежала от властей возле вокзала в Мюнхене и теперь, по слухам, направляется на восток, где воссоединится с более крупными террористическими ячейками, которые поместили её в качестве «спящего» агента на все эти годы в Сан-Франциско. Каждый член её приёмной человеческой семьи ныне мёртв или пропал без вести...»
Я слышала своё имя раз за разом. Я видела своё лицо.
Я видела фотографии дорогих мне людей, слышала, как незнакомцы спорили о том, кто из моей семьи и друзей мёртв, а кто является сообщником, бежавшим от властей. Хоть мне и не хотелось, но я слушала, пока мой мозг не вскипал. Я сидела на корточках в уборных отелей, чтобы спрятаться от новостей, ревущих в прилегающих комнатах. Я зажимала руками уши, считая кафельную плитку, пока разведчики колотили в дверь, пытаясь добиться, чтобы я их впустила.
Я всюду путешествовала в безликом облаке видящих.
Они приносили мне парики, наматывали мне на голову платки, вручали наушники, средства для макияжа, разные наборы лицевых протезов, контактные линзы. Они заставляли меня кушать, поили снотворным, когда я не спала в конструкциях, в которые мы то входили, то выходили. Они закидывали меня в фургоны, машины, поезда, перевозили меня каждые несколько дней, отчитывали меня, когда я слишком много пила или стояла рядом с открытыми окнами.
Я смотрела на пейзажи разных городов, на незнакомые земли через окна того транспортного средства, в которое они меня запихивали. Мы путешествовали, кажется, без остановок целыми днями, и я не могла спать, едва могла сказать, где нахожусь.
Теперь они обращались со мной иначе. Во всяком случае, все кроме Чандрэ. Вопреки попыткам сохранить меня в живых, большинство видящих, кажется, боялось меня. Это была благоговейная разновидность страха - словно они видели на моем лице отражение конца света, но ни один из них не подходил слишком близко.
Я держалась за счёт того, что спала при каждой возможности, и давайте посмотрим правде в лицо... за счёт огромных количеств алкоголя.
На протяжении всего этого времени показывали новости.
Какой-то культ начал мне поклоняться. Последователи культа запросили эфирное время в новостной сети Соединённых Штатов и получили отказ из-за моего статуса террориста, что вызвало волну сенсационных заголовков и в поддержку, и против такого решения. Состоялись протесты. Случилось по меньшей мере три настоящих бунта. Самый крупный произошёл в Лос-Анджелесе, в основном между христианами и человеческими Третьими Миферами.
Невинные видящие тоже оказались втянуты. Я видела фотографии молодой девушки-видящей, которую избивали трубами и электрошокерами. Репортёры с сожалением квохтали по этому поводу, но никто не отложил свои камеры, чтобы остановить мужчин, которые это делали - мужчин, которые никогда не смогли бы позволить себе видящую, даже на несколько часов.
Распространились слухи о том, что я Мост.
В новостных лентах чёрного рынка имелись целые сайты, посвящённые мне и Ревику. Человеческие женщины любили Ревика, особенно после того, как раскрылась информация о нашем браке.
Казалось, не имело значения, что он умер.
Человеческие власти уже обсуждали права на мои телекинетические «способности». Соединённые Штаты и Китай доминировали в этих обсуждениях, но Россия, Германия, Англия и Япония соревновались за право присутствовать за столом переговоров, прятались за личиной научного интереса. Пошли спекуляции, что я забеременела от Ревика до его смерти. Распространились слухи о телекинезе, о том, что меня где-то видели - и все это лишь участилось после того, как Мировой Суд официально обвинил меня в потоплении круизного судна «Исследователь». Люди, потерявшие близких в бомбёжке, назначали награду за мою голову, желая моей смерти.
Новостные передачи кормились истерией, раздували её.
Все больше людей числились пропавшими.
Один из них - мой брат, Джон. А ещё Касс, которую я знала почти так же долго, как и Джона.
Мы с Касс вместе пешком под стол ходили, пока мама Касс работала, а её отец пил. К старшим классам Касс обзавелась своей полкой в моем шкафу. Каждый год она дважды отмечала все праздники - один раз у меня дома, а потом со своей мамой, папой и нищебродским дядюшкой Фэном.
Я вообще не могла думать о том, что Джон пропал.
Когда два последних члена моей семьи пропали, мне уже было все равно, что обо мне подумает мир.
Миновали недели. Время тянулось.
Я ждала сна. Я жаждала его, но когда сон приходил, это не помогало.
Я не могу дотянуться до него, как бы часто он ни просил. Просьбы причиняют боль сильнее любой другой боли, и теперь я ощущаю его по кускам - любовь, скорбь, печаль, надежда, отчаяние. Эти его слои бесконечны. И все же в некотором отношении они просты.
И все же он не ощущается живым.
Я знаю, что он не жив. Мой разум борется с этим знанием, спорит с ним.
Цифры не оставляют меня в покое.
Они отделены от него, но каким-то образом связаны. Мне снится мой отец, инженер. Он шутит, что цифры - это наш секретный язык, чтобы мы могли говорить друг с другом посредством кода. Они - мантра аутиста, сломанная песня, которую я не могу выкинуть из головы.
«…17, 10, 42, 12, 1, 57, 12, 20, 332, 178, 12, 102, 9, 13, 15, 2, 2, 2…»
Я в каком-то другом месте.
Я никогда не бывала здесь прежде, но оно словно ощущается знакомым или, может, просто близко по ощущениям к местам, которые я узнаю. После чистых, живописных городов, гор и шато, в которых мы провели последние несколько недель в Европе, шероховатость этого нового места странно приятна.
Мы месяцами путешествовали по сельской местности. Мы останавливались в нескольких безопасных домах видящих, чтобы поспать. Церкви, склады, отели, мечети, винодельня среди холмов, разбомблённый еврейский храм. Я говорила себе, что не знаю, что хуже: ночи, когда я не могла спать, или необходимость страдать от снов и боли, когда мне удавалось заснуть.
Но это тоже была ложь.
Я скучала по нему к тому времени, когда мы добирались к следующей конструкции, к тому времени, когда я снова могла видеть сны. Я скучала по нему, искала его, а когда я находила его, мы...
Здесь было грязно, громко, красочно, жарко, бедно, людно.
Я шла по пыльной улице, где куча разноцветного мусора покрывала открытую решётку канализационного люка, которая воняла уже в семь утра. Храм, увешанный мигающими рождественскими гирляндами и золотой фольгой, стоял в промежутке между зданиями; на нем обезьяний бог скакал среди цветов и веток фруктов, покрытых жужжащими мухами. Карамельного цвета корова стояла и жевала груду гниющей зелени, картонных яичных контейнеров и куриных костей.