Мой контейнер остановился.
— Ну и какого хера вы прикатили бак в этот цех? — донёсся до меня приглушенный злой голос. Начальник, не иначе. — На нем же стоит четкая маркировка: пластик.
— Да там путаница какая-то вышла, — оправдывался один из транспортировщиков. — Эти уроды забили бак органикой.
— Это гетто, мой друг. Не удивлюсь, если они читать не умеют.
Крышка приоткрылась, и в бак на секунду проник яркий свет. Впрочем, продлилось это недолго.
— Мля. Ну и вонь!
Старшой поспешно захлопнул крышку:
— В натуре органика. Вот же тупые суки. Бак в утилизатор и на санобработку.
Он дважды хлопнул по крышке, и контейнер, скрипя колесами, снова отправился в дорогу.
— Ну все. Открывай!
А вот теперь пора объявится на публике. Потому как работники мусоропереработки сейчас зальют баки специальным химическим составом, который растворяет любую органику. Ещё один плюс иметь под рукой такой завод. На нем легко могут бесследно пропадать люди.
Растворяться среди объедков я, само собой, не желал. Поэтому едва крышка бака открылась, я прыгнул вверх, легко перемахнув через край мусорного бака. Банановая кожура, яичная скорлупа. кости и огрызки фруктов полетели в разные стороны, когда я, словно вынырнувший из воды демон, предстал перед работниками цеха. Приземлился на кафельный пол, глядя на застывших передо мной рабочих.
Оба в белой форме бактериологической защиты, с респираторами, закрывающими лица. Один держал в руках баллон с кислотой, который работник уже намеревался закинуть в бак. Он так и остался, недвижимый, будто статуя, держа баллон над собой.
«Класс: гнолл — мусорщик.
Уровень: не определено.
Генетические отклонения: социопатия, садизм, склонность к убийствам, патологическая уверенность в том, что они делают мир чище».
Надписи замерцали над головами гноллов, и я замотал головой, отгоняя назойливую галлюцинацию. Это ещё что? Нет, Пора сваливать отсюда. А когда доберусь до дома — записаться к доктору. Проверить психику. Походу, у меня совсем теремок перегрелся. Если предыдущие галлюцинации можно было списать на стресс и употребление этанола долгие дни до начала событий, то сейчас это уже перебор.
— Ладно, мужики. Простите. Случайно так вышло, — пробормотал я, стряхивая с себя лапшу.
Я думал, что мое появление вызовет у рабочих завода панику и фурор. Но произошло странное. Они стянули с себя маски, и я попятился. На меня плотоядно смотрели две премерзкие рожи. Вместо человеческих лиц были широкие песьи морды, с короткими носами, распахнутыми пастями, усеянными желтоватыми зубами. Маленькие глазки отсвечивали зеленоватым огнем. Пятнистая шерсть напоминала окрас гиен. А запах от выродков с легкостью перебил остальные. Они странно захихикали, мерзким смехом, очень напоминавшим собачий лай, а затем переглянулись:
— Ещё один бездомный, — протянул один. — Что делать будем?
— То же, что и всегда, — с предвкушением ответил тот, который держал баллон. — По голове его и в бак. В том бульоне, который останется после переработки органики, не разберёшь, что там было: объедки или человек.
Теперь уж пришел мой черед удивляться:
— Да вы что… мужики, совсем охренели? Зачем вам это?
Тот что стоял с баллоном в руках, лишь неопределенно пожал плечами:
— Это весело, — просто ответил он. — Вы так забавно кричите, когда плавитесь в баке. Становитесь одним целым с мусором.
— По сути, вы и есть мусор, — зло добавил второй. — Паразиты города. Как крысы. Или голуби. Так что от этого есть определенный плюс.
Краем глаза я заметил, как дверь цеха бесшумно приоткрылась, и в небольшой цех, заставленный мусорными баками, кто-то прошмыгнул. Он спрятался за крайним контейнером у самого входа.
— Ладно, Пора.
Мусорщики шагнули вперёд, и я попятился, прижимаясь к баку. А через секунду, в игру вступил ещё один участник этого спектакля.
Он осторожно вышел из своего укрытия, шагнул вперёд, хватая мужика с баллоном за затылок и с силой опуская его голову край контейнера. Мужик и пикнуть не успел. Раздался глухой стук и на краю контейнера появилось красное пятно. Парень отпустил оглушенного противника, и тот тяжело шлепнулся на каменный пол.
Второй противник удивлённо смотрел на меня. В его злобных глазах из-под тяжелый надбровных дуг читалось явное непонимание, как такое произошло. Впрочем, удивление мигом сменилось страхом: