К чести моей ласковой и заботливой матушки могу сказать, что она сумела вовремя остановиться, дабы не испортить меня окончательно. Я получил приличное образование, овладел двумя языками, — французским и английским, — побывал за границей, где не только бездельничал и слонялся по ночным клубам, но перенимал опыт коммерческих операций по оптовым закупкам и недвижимости, которыми занимался мой отец, Андрей Никитич Крапивин.
Мое рождение принесло в размеренную, налаженную жизнь отца и матери несказанную радость и столь же несказанное беспокойство. Они тряслись надо мной, как скаредные старики трясутся над каждым грошом, и их можно понять. Потерять меня означало бы полный крах обретенных ими надежд на спокойную старость и продолжение рода. А также на то, что многочисленная родня и жадные партнеры отца не растащат компанию по частям в случае смерти основателя.
Матушка моя давно забыла, что такое работа. К бизнесу у нее не было ни малейших наклонностей. Поэтому я должен был при необходимости заменить отца на его бессменном посту главы компании и взять в руки бразды правления. О чем я вспоминал с содроганием в самые, казалось бы, неподходящие моменты счастья и безмятежного наслаждения жизнью молодого денди, не обремененного серьезными обязанностями.
Я вел существование праздное и благополучное, пока гром не грянул.
Разразилась гроза перед самым Рождеством, когда сотрудники затеяли корпоративную вечеринку в главном офисе.
Отец, как обычно, заказал стол и развлечения за свой счет и готовился произнести традиционную праздничную речь, когда внезапно почувствовал себя плохо. Вместо того чтобы немедленно вызвать врача, он попытался преодолеть недомогание и взгромоздился на импровизированную трибуну, украшенную гирляндами лампочек и разноцветных елочных шаров. Успев выговорить всего пару фраз, он пошатнулся и рухнул на руки своего заместителя и финансового директора.
По залу пронесся вздох недоуменного ужаса. Кто-то из женщин истерически вскрикнул, кто-то кинулся вызывать «неотложку»… а кто-то прятал злорадную ухмылку под маской притворного сострадания.
«У каждого человека есть враги, — любил повторять мой отец. — А у богатого человека их множество. Завистники, конкуренты, бывшие компаньоны, бывшие возлюбленные, обиженная родня, да мало ли еще кто, кому стоят поперек горла чужие успехи. Будь всегда начеку, сын! — наставлял он меня. — Никому не верь, никого не подпускай слишком близко, ни на кого не рассчитывай и никому ничего не прощай!»
Такая вот нехристианская заповедь. При всем том мой отец был человеком набожным. Раз от разу посещал церковь, держал в рабочем кабинете пару икон, но не гнушался и иными методами привлечь на свою сторону коммерческую удачу и деньги. После его смерти я начал разбирать бумаги и наткнулся на адреса одной известной московской гадалки и некого мага.
Вероятно, время от времени отец прибегал к их помощи перед рискованной сделкой или принятием важного решения. Не скажу, что меня сей факт удивил. Он сразил меня наповал! Отец — и сомнительные консультации сомнительных личностей? Несовместимо. Впрочем, против правды не попрешь.
Видимо, отец имел свои маленькие слабости, о которых мы с матерью не догадывались. Я не стал делиться с ней своим неожиданным открытием. Зачем разрушать образ непоколебимого и властного прагматика, которым он хотел казаться?
То последнее Рождество отец встречал на больничной койке. Собственная беспомощность выводила его из себя. Как некоторые с виду здоровые и крепкие люди, он держался до конца, а когда свалился, то больше уже не встал.
Врачи делали все возможное. Приятель отца предложил перевести его в немецкую клинику, но больной отказался наотрез. Полагаю, он чувствовал, что умирает, и хотел избежать бесполезных хлопот и суеты.
Перед смертью он призвал меня к себе и сообщил о письме, которое написал здесь, в палате, и которое просил вскрыть после его кончины. Мои фальшивые уверения в скором выздоровлении он отмел бледной, но все еще твердой рукой. И взял с меня обещание исполнить все, что он изложил в письме, с точностью.
Разумеется, я дал ему это обещание. Меня терзало любопытство, но я не посмел ослушаться и вскрыть письмо раньше оговоренного срока. Я вырос непутевым, но почтительным сыном. И слово отца было для меня законом.
Не скажу, что мы испытывали друг к другу теплые чувства. Он по-своему любил меня, видя во мне свое продолжение. Я ни в чем не знал отказу, но общался с отцом редко, а все время проводил с матерью и друзьями. В детстве он казался мне небожителем, который иногда спускался с облаков, чтобы потрепать меня по голове или строго пожурить за провинность.