Вечер предстоял все же одинокий, и Михайлов обрадовался, что есть чем его заполнить. Мария Евгеньевна Холмогорова жила в одном из переулков на Божедомке, в низеньком старомосковском доме, с садиком, совсем маленьким, но задумчивым, с высаженными анютиными глазками вдоль единственной дорожки. В большой комнате, куда женщина провела Михайлова, все осталось, видимо, так, как было при жизни хозяина. На письменном столе стояли в стеклянной золоченой вазочке остро чиненные карандаши, возле кожаного бювара лежали очки в футляре, стетоскоп и молоточек для выстукивания, словно врач лишь на минуту вышел из комнаты и сейчас вернется; в другой вазочке были живые цветы, несколько нарциссов с их восковыми венчиками, и Михайлов подумал, что, наверно, и зимой не переводятся цветы на этом дорогом памяти столе. Маленькая дверка стенных часов в виде деревянного домика вдруг распахнулась, и кукушка несколько пронзительным голоском прокуковала восемь раз — восемь часов воскресного летнего вечера. Лицо женщины, с темными дугами бровей и удлиненным разрезом глаз, еще сохраняло черты былой строгой красоты. — Садитесь, пожалуйста, — предложила она. — Я совсем забыла предупредить вас, что книги у моего мужа были главным образом медицинские, есть, конечно, и классики, но с ними мне не "хочется расставаться. — К сожалению, медицина не моя специальность, — отозвался Михайлов, — но, может быть, найдется все же что-нибудь и для меня. Была какая-то задушевность в этом кабинете старого московского врача с книжными полками до потолка и хотя и прошедшим, но все же непреходящим миром. И Михайлов, отдавшись этому чувству, доверительно рассказал старой женщине, что предпочел провести свой отпуск в Москве, а не где-нибудь на курорте, и не жалеет, что из окна комнаты, в которой он живет сейчас, видно не море с его волнами, а тихий пруд с лебедями и утками и их домиками на островках. Потом Мария Евгеньевна показала ему книги, и Михайлов только подержал в руках те, которые ему понравились, особенно том рассказов Гаршина в хорошем переплете да книжечку стихов Блока с авторской надписью кому-то. — Ужасно неудобно получилось: не предупредила вас, что книги у меня главным образом медицинские, — сказала Мария Евгеньевна. — Но вы все-таки отложите что вам понравилось, я посоветуюсь с дочерью. Она зайдет ко мне завтра после работы, приходите и вы часам к семи. — Я, конечно, охотно приду, но только не из-за книг, мне просто очень нравится у вас, — отозвался Михайлов. На другой день он побывал в Ленинской библиотеке, посмотрел некоторые иностранные журналы по своей специальности, по-холостяцки позавтракал затем в кафетерии, стоя у круглого высокого столика, а к вечеру, радуясь новому знакомству, пошел к Холмогоровой. Дверь на этот раз ему открыла невысокая, с красивыми карими, несколько усталыми глазами женщина, оказавшаяся именно дочерью Холмогоровой. — Мама несколько нездорова, — сказала она, — но я просмотрела книги, которые вы отложили. Не обижайтесь, пожалуйста, но эти книги я хотела бы сохранить, особенно книжку Блока с. его надписью. — Не такой уж я кровожадный библиофил, чтобы огорчаться из-за этого, — засмеялся Михайлов. — Просто книги я люблю, а сейчас они заменяют мне и привязанности. — Подождите немного, мама все-таки хотела повидать вас.