По условиям нависшего над ним подлога, он не мог уехать куда-нибудь. "Куда-нибудь" - самое лучшее понятие в его восприятии. Ему все ровно куда, только бы с размахом разменивать большое пространство, - видеть бескрайность. Стас жил в деревянном расколовшемся дачном домике, оказавшемся над глубокой земляной трещиной, после последнего движения прибрежных грунтов в районе Дачи Ковалевского. Щели в невысоких дощатых стенах домика почти повторяли раскол земли. Он заткнул их всевозможными тряпками, одеялом, подушками, фуфайкой. Говорит, что охраняет эту дачу. Хозяева два раза приходили выкидывать его из развалюхи, и оба раза он долго им рассказывал, как сумел отстоял добро у грабителей вчерашнего дня. Добро: - это грабли, тяпка, метла, ведро, - которые, очевидно, где то там находились. Я ни разу внутри не был. Вообще, по нему, нельзя понять, где течёт правда, что вымысел. Мне кажется, имя своё, - он тоже придумал.
Паспорта у него нет. Из урывков рассказанной жизни, можно понять, что ему очень подходит сидеть временным пугачом - охранять, что-то ненужное. Если забить шест на берегу моря и предложить оберегать его тень - ему бы очень подошло. Главное, что бы тень шеста не заслоняла его воображения. В холод последней зимы он спал в окружении собак, которых кормил сырыми костями, - ходил подрабатывать у мясников на базаре, полные сумки костей приносил. Говорит, очень тепло греют собаки, - заменяют печку.
- Хорошие у тебя собаки, - как то сказал я ему просто для того чтобы, что-нибудь сказать. Он несогласно скривился:
- Вот у дяди моего есть собака - это обрыв мечтаний, если привести её сюда, ни один волкодав не удержится в округе. Особенно этот пёс, ты хозяина его знаешь, верзила который, на обрыве возле Дома Писателей вместился жить. Хорошо знаешь его, гуляет постоянно с этим своим волкодавом. Наших собак притесняет! Я ничего такого особого не сказал, а он: мол, будешь кобениться - тебя уберут отсюда... Коззёлл!..
Похоже, побережье осталось единственным местом, где он себя мыслил достоверно подобающим, дико обнадеженным человеком. Он мог часами неподвижно глядеть на море. Если бывало, его окликнешь - Стас! - он долго и очень неохотно выходит из нужного ему состояния. Точно имя себе придумал.
- Как ты думаешь, сколько раз этим летом я купался в море - спросил он меня, не переставая смотреть на море.
- Каждый день!
- Ни разу! - пляж вообще не интересует, мне главное, видеть простор природной пустоты - горизонт. За горизонтом ещё простор. Пространственная свобода - самая главная свобода в жизни человека.
- Ну!?. Не только, не совсем. А свобода слова?
- Когда слышу это глупое сочетание, у меня в горле тёрпкость айвы застревает, зуд начинается, бред остывших мозгов вижу.
Разговаривая, Стас так и ни разу не повернулся, в мою сторону, боялся потерять видимый горизонт, чужая ограниченность раздражала его.
- Два года на зоне отлежал из-за злобы людской - сказал он новое - у меня там пульс от замкнутого пространства понизился до тридцати ударов в минуту. Никто не мешал свободно говорить в стену камеры, что хочу, то и кричу - кто слушать будет? Есть только одна свобода, - свобода простора. Во времена пропавшей империи - я товарниками до Владивостока катался, на Кунашире был, на Итурупе, на Чукотке. С одним чукчей, - моим другом, - в зимнею пургу, мы на нартах с собачками в Аляску через замерший пролив ходили - к алеутам. Это те же чукчи - их Америка купила у России. Во время пурги, пограничники из казармы в столовую по натянутому тросу ходят - карабин за канаты цепляют. Если срыв случится, снежный ураган по морозу в сотни километров унесёт. Кататься по тундре будет, пока замершим чурбаном, не уткнется в случайный кустарник тала. Пурга, меньше трёх дней не играет. Для чукчей вьюга - промысловая радость, пурга их не колышет, они стойко держатся. У алеутов шкуры-меха, - обменивают на ружья охотничьи, на патроны, на крепкие виски...
- Ты же не чукча - как удержался через пролив ходить?
- Секрет есть - тебе он не пригодится. А летом, океан - прилив и отлив делает - явление обворожительное, чертовски важное для впечатления.
Стас повернулся, полузакрытыми далекими глазами сказал - я по империи скучаю... По Тихому океану, по Тянь-Шаню скучаю, по Уралу и Волге. За Арарат переживаю, - я из далека его видел. На вершине ковчег сохранился, новый, как вчера сделанный. Там, Ной получил семь заповедей, последняя самая верная, - было сказано: если народ откажется от справедливого суда, - исчезнет! По Прибалтике бродил, в Польшу я не попал, поляки без паспорта меня не впустили.
- Без паспорта нигде не пускают.
- В том то и беда ваша, взаперти сижу. Пропала воля. А была!.. - Стас грустно мотнул голову. Мне показалось, что грустным взглядом на море, он, напитывает не хватающие его душе стремления жить в прошлом просторе, похоже он скучал по своему, чукотскому другу.