— Хорошо. Позвони.
Таня стала перелистывать длинный зелёный блокнот, где были записаны по алфавиту номера телефонов всех родственников и знакомых.
Среди записей, сделанных папой, мамой и Таней, были написаны Катиной рукой телефоны некоторых её одноклассников. Таня сразу увидела фамилию, выведенную такими большими буквами, что она заняла целых две строчки: «Кузьминская Стелла». В скобках было написано крошечными, чуть заметными буквами «воображала», а рядом приписано — «бывшая».
Таня набрала номер.
— Это квартира Кузьминских? — спросила она. — Можно попросить к телефону маму… — И Таня чуть было не брякнула «бывшей воображалы», но тут же спохватилась: — маму Стеллы?
Ирина Павловна внимательно следила за выражением Таниного лица.
— Это вы? — спросила Таня. — Здравствуйте! — И она вежливо поклонилась, словно в трубке её видели. — С вами говорит сестра вашей дочери… то есть что я? Сестра вашей подруги… Ой, нет, простите! Сестра подруги вашей дочери. Вашей бывшей… Ой, нет, нет! Я совсем запуталась! Вашей Стеллы! Я, знаете, немножко волнуюсь! Мы все очень волнуемся. Скажите, пожалуйста, ваша девочка уже вернулась из театра? Да? Ах, вот как!..
Ирина Павловна увидела, что у Тани удивлённо-испуганное выражение лица.
— Спроси когда! Когда вернулась? — шепнула ей Ирина Павловна.
— Скажите, пожалуйста, когда Стелла вернулась? — повторила Таня, и лицо у неё ещё больше вытянулось. — Давно? Как давно? В половине четвёртого уже была дома? А вы не знаете, Катя Снегирёва пошла домой? Спросите, пожалуйста, у Стеллы.
Таня помолчала в ожидании ответа.
— Да-да, я слушаю, — сказала она опять в трубку. — Ах, так? Ну, спасибо. До свиданья.
Она положила трубку и посмотрела на мать.
— Стелла говорит… что Анна Сергеевна из театра привела ребят в школу…
— Школа же сегодня закрыта, — прервала её мама.
— Ну, к зданию школы, а оттуда они разошлись по домам.
Ирина Павловна побледнела.
— Что же теперь делать? — спросила она тихо.
— Может быть, Катюша зашла к кому-нибудь? — проговорила бабушка не совсем уверенно.
— Ну нет! — сказала Ирина Павловна. — Она же не маленькая, понимает, что её ждут дома. — Она минуту помолчала. Глаза её, не мигая, глядели куда-то в стену. — Нет, с ней что-то случилось!
— Ну вот, уже и «случилось»! — чуть ворчливо сказала бабушка. — Да ежели бы со всеми детьми каждый день что-нибудь случалось, так и взрослых бы на свете не было. Нет, мать моя, покуда нет пожара, в набат не бей. Думаешь, я детей не растила? Растить растила, а с ума не сходила. Да не тройку, как ты, а целых полдюжины. Все — сыновья, все — озорники… Один твой Сергей чего стоил!
Миша сразу обернулся:
— Ой, бабушка! Значит, наш папа озорник был? Расскажи, пожалуйста.
Бабушка сразу переменила фронт:
— Очень даже тихий был мальчик, серьёзный, послушный… Вам бы с него пример брать.
Миша с сомнением покачал головой. Ирина Павловна только усмехнулась.
Наступило долгое молчание. Каждый думал, где искать пропавшую Катю.
— Мамочка, не волнуйся так, — сказала наконец Таня. — Я уверена, что всё обойдётся. Но на всякий случай… можно позвонить в районное отделение милиции… или в детскую больницу.
Услышав слова «милиция» и «больница», мама забеспокоилась ещё больше.
— Подождём ещё немножко, — сказала она.
И все молча стали ждать, то и дело поглядывая на стрелки часов.
Мама нетерпеливо постукивала по столу концами пальцев. Картины, одна страшнее другой, вставали у неё перед глазами. Вот на улице толпа. Кто-то крикнул: «Под машину попала!.. Девочка…» У ворот больницы останавливается «скорая помощь». Выносят носилки… Белокурая, растрепавшаяся косичка свисает с носилок. Ручка в пёстрой варежке… Побледневшая щека…
А как всё хорошо, легко и светло было ещё сегодня утром!
— Ну сколько же ещё можно ждать! — почти с отчаянием сказала Ирина Павловна и вскочила, как будто не она сама предложила подождать ещё немножко. — Надо прежде всего обойти всех Катиных подруг.
Она решительно пошла в переднюю, Таня бросилась за ней, и в эту минуту раздался звонок. Ирина Павловна толчком распахнула дверь и отступила, приложив руки к груди:
— Наконец-то!..
Перед нем стояла её пропавшая дочка, закутанная, как эскимос.
— Где ты была? Что случилось?
Мама дрожащими руками принялась развязывать Катин платок, расстёгивать меховые пуговицы её шубки. Таня хмуро смотрела на неё издали.
— Ничего не случилось, — ответила Катя, не замечая, что Таня на неё сердится. Глаза у Кати так и сияли. — Мамочка, Танечка, бабушка, как интересно было! Если бы вы только знали! Герда нашла Кая! Он был в чертогах Снежной королевы! Ему хотелось сложить из льдин слово «вечность», но у него никак не получалось…
— Зато у тебя получилось! — сердито сказала Таня. — Целую вечность пропадала.
— Как это — пропадала? — удивилась Катя. — Где?
— А вот это тебя надо спросить! — всё так же сердито сказала Таня. — Не видишь, что на маме лица нет? Когда спектакль кончился? В два часа? А сейчас сколько времени? Иди смотри! Скоро восемь!
Руки у Кати опустились.
— Что ты? Неужели восемь? У нас, наверно, часы спешат.
— Нет, отстают на три минуты! — ещё резче сказала Таня. — Мы тут с ума сходили. Уж не знали, куда и бежать — в больницу или в милицию…
Катя испуганно посмотрела на Таню, потом на маму, на бабушку. Тут только она увидела, что все какие-то не такие, как всегда.
Бабушка смотрит на неё, укоризненно покачивая головой, а мама даже похудела и побледнела, как будто она была сильно больна.
— Ой, мамочка! — сказала Катя, поднеся обе руки к щекам. — Как же это так случилось?
— Тебе лучше знать, — ответила за маму Таня.
— Ой, мамочка! — повторила Катя, виновато глядя на Ирину Павловну. — Ну зачем ты так беспокоилась? Да ты подумай сама: ну что со мной могло случиться? Ведь я только на минутку зашла к Наташе — рассказать про Снежную королеву, про Кая и Герду… Наташа кашляет, и её в театр не пустили. Ну, я и зашла…
— «На минутку»! — грустно усмехнулась мама. — Знаю я твои «минутки». Уж чего я только не передумала…
Катя покраснела:
— То есть я хотела на минутку… А потом как-то забыла.
— Ну ладно, — сказала мама, — иди руки мыть и обедать.
— Я уже обедала, у Наташи…
— Ну, по крайней мере, хорошо, что ужинать не осталась, — сказала бабушка.
Катя ничего не ответила, только низко опустила голову. А потом пошла к себе в комнату и села на кровать. Ей было тяжело и горько. Как это она не подумала, что мама будет беспокоиться!
Катя уткнула голову в подушку. Никто к ней не подходил, ни о чём не спрашивал. А ведь так хотелось рассказать про всё, что было в театре, про Герду и Кая!
Вдруг кто-то положил руку Кате на плечо. Это был Миша.
— Расскажи про театр. Весело там было? — спросил он.
— Весело, — грустно сказала Катя. — И печальное тоже было. И страшное.
— Что ж ты не рассказываешь?
— Завтра.
Она быстро разделась и легла в постель. Больше ей ничего не оставалось делать. Но уснуть было невозможно.
Может быть, встать и пойти попросить у мамы прощения? Ох, как это трудно! Конечно, самое простое было бы написать маме записочку, как это делала Катя раньше, когда была маленькая, — ну, написать: «Мамочка, прости меня» или «Пожалуйста, не сердись, я больше не буду», потом подбросить записку маме, а самой спрятаться где-нибудь. Но теперь Катя уже большая, ученица четвёртого класса, председатель совета отряда. И это не по-пионерски — подсовывать записки и прятаться, вместо того чтобы просто и смело признать свою вину. Как это ни трудно, она подойдёт и скажет, глядя маме прямо в глаза: «Прости меня, я виновата».