– Приезжает? – спросил я. – Откуда приезжает?
– Она американка, ее семья живет в Штатах. Она приедет, скажем так, в гости. – И тут же: – Как вам фотография? Правда, хорошая?
– Очень хорошая, – сказал я невольно снисходительно. – Вы тут вышли очень элегантным, Рикардо.
– Очень элегантным, – повторил он.
– Так значит, ваша жена – гринга[13].
– Представьте себе.
– И она приедет на Рождество?
– Я надеюсь, – ответил Лаверде. – Надеюсь, приедет.
– Почему надеетесь? Это не точно?
– Ну, для начала мне надо будет ее уговорить. Это долгая история, не просите, чтобы я вам все объяснил.
Лаверде снял со стола черную клеенку, но не одним рывком, как делали другие игроки, а сложил ее в несколько раз, тщательно, почти с нежностью, как складывают флаг на государственных похоронах. Он нагнулся над столом, потом выпрямился, примерился получше – и после всех этих церемоний ударил не по тому шару.
– Вот дерьмо, – сказал он. – Прошу прощения.
Он подошел к счетной доске, спросил, сколько сыграл карамболей, сделал отметку кончиком кия и случайно поцарапал белую стену, оставив на ней продолговатое синее пятно возле других синих пятен, скопившихся на стене за долгое время.
– Прошу прощения, – повторил он.
Мысли его витали где-то в другом месте: движения и взгляд, устремленный на шары, медленно перекатывавшиеся по темному сукну, словно принадлежали кому-то, кто вдруг исчез, превратился в призрак. Я решил было, что Лаверде и его супруга в разводе, но вдруг меня озарило; мне пришла в голову другая версия, более драматичная и потому более увлекательная: его супруга не знала, что Лаверде вышел из тюрьмы. В краткий миг между двумя карамболями я представил себе человека, которого выпустили из столичной тюрьмы – я вообразил себе Окружную тюрьму, последнюю, где побывал, проходя курс криминологии, – и он решил держать это событие в секрете, чтобы сделать кому-то сюрприз. Этакий Уэйкфилд[14] наоборот: хочет увидеть на лице единственного близкого человека то выражение любви и удивления, которое все мы хоть раз в жизни хотели увидеть и которого добивались при помощи хитрых уловок.
– А как зовут вашу супругу? – спросил я.
– Элена, – ответил он.
– Элена де Лаверде, – сказал я, словно взвешивая ее имя, прибавив к нему частицу, которую в Колумбии продолжали использовать почти все люди его поколения.
– Нет, – поправил меня Рикардо Лаверде. – Элена Фриттс. Мы не хотели, чтобы она брала мою фамилию. Современная женщина, знаете ли.
– А это современно?
– Тогда было современно. Не менять фамилию. А поскольку она гринга, люди ей это простили. – И он тут же добавил, с внезапно вернувшейся беспечностью: – Ну что ж, выпьем по одной?
Так мы и провели тот вечер – потягивая белый ром, оставлявший в горле привкус медицинского спирта. К пяти часам нам наскучило играть, так что мы оставили кии на столе, сложили шары в картонную коробку и уселись на деревянные стулья, как зрители, болельщики или просто усталые игроки, каждый со стаканом рома в руке, время от времени слегка взбалтывая его, чтобы перемешать со льдом и оставляя на стекле отпечатки потных пальцев, запачканных мелом. Отсюда мы могли обозревать барную стойку, вход в туалеты, телевизор и даже обсуждать партии за двумя соседними столами. За одним из них четверо игроков, которых мы никогда раньше не видели, в шелковых перчатках и с разборными киями, поставили за одну игру больше денег, чем мы с Лаверде ставили за месяц. Тогда-то, сидя рядом со мной, Рикардо Лаверде и сказал мне, что никогда никому не смотрел в глаза. И тогда же меня впервые озадачило глубокое противоречие: с одной стороны, его дикция и утонченные манеры, с другой – нескладный облик, очевидная бедность и даже само его присутствие в таком месте, где ищут стабильности люди, чья жизнь по какой-то причине стабильности лишена.
– Как странно, Рикардо, – сказал я. – Я же вас так и не спросил, чем вы занимаетесь.
– Не спросили, – ответил Лаверде. – И я вас тоже не спросил. Но я думаю, вы преподаватель, тут все преподаватели: в центре полно университетов. Вы ведь преподаватель, Яммара?
– Да. Преподаю право.
– Это хорошо, – сказал он с кривоватой улыбкой. – В этой стране не хватает юристов.
Мне показалось, что он добавит что-то еще, но он ничего не добавил.
– Но вы мне так и не ответили. Чем вы занимаетесь?
13
Словом «гринго» в Латинской Америке называют жителей США. Часто оно может иметь пренебрежительный оттенок.
14