— Очень надеюсь, что вы не совершите этой глупости. Для вас это было бы роковой ошибкой. Вы не сможете здесь жить, вы другой. Простите за нескромный вопрос — сколько вам лет?
— Шестьдесят миновало, — он не узнал своего голоса. Все пропало. Помощи здесь не будет. Этот человек ему не верит. Нужно его убедить, что назад у него дороги нет, мосты и корабли сожжены, все передумано, может быть, плохо придумано, но каждый прожитый здесь день его убеждал, что если не получится, то остаётся один выход, и придется к нему прибегнуть, потому что записку уже нашли и консулу доложили.
— Жестоко говорить, но поверьте мне, пройдет несколько месяцев, и вы окунетесь в нищету, неустроенность, безъязы-чие, вы будете обречены на одиночество. Это сейчас вам кажется, что Париж прекрасен, а когда каждый день нужно будет добывать хлеб насущный и унижаться в поисках социальной помощи… Поверьте, вы возненавидите всех. Было бы вам сейчас двадцать, ну даже тридцать лет, были бы вы холостым, я не остановил бы вас. Приветствовал и готов был бы вам помочь!
— Что же мне делать? Как жить дальше? В Москве я одинок, ведь таких людей, как вы, там нет. Сами-то вы верите, что прежняя, старая Россия народится заново? Никто из тех, кого мы снимали, возвращаться не собирается, да и кому они там нужны, так, съездить в гости, пожалуйста. Для большинства наших русских здешние эмигранты смотрятся выжившими из ума идиотами, чем-то вроде музейных редкостей. Мне иногда кажется, что их у нас хотят использовать в каких-то таинственных целях. Может, это престиж страны подымает? Мне на это один человек намекал.
— Кому мы там нужны, на что могут влиять жалкие эмигрантские недобитки! Да уже такие заманивания после 45-го года были, некоторые здорово пострадали. Откровенно скажу, меня никакими калачами туда не заманишь. Скажите, Александр Сергеевич, вы верующий человек?
— Мне трудно ответить на этот вопрос, иногда кажется, что да, но всю свою жизнь я вырос без веры, мама была церковной, меня в детстве в храм водила, а я сплоховал… Предал я собственную веру, она во мне еще в юности тлела, а потом совсем погасла, покрылась панцирем. Только недавно опять в церковь потянуло.
— Вот видите, мы, русские, проиграли самим себе по всем статьям. Мои родители, братья проиграли в гражданской войне, и не потому, что мы не умели воевать, а потому, что большая часть русских мужчин и офицеров погибла на фронтах Первой мировой. Но тогда у наших родителей сохранялись высшие благородные идеалы. Во имя великой России и Империи они клали свои жизни. Потом белые были разгромлены, их идеи были преданы, а тех, кто остался и не бежал, всех вырезали на корню. И не только физически. Коммунисты сумели густо засеять эти пустующие пастбища своей пропагандой, разложить души, разорить церкви, они сумели внедрить в них свое духовенство. В те годы, когда белые ушли в мир иной, гэ-бэшники начали последнюю войну: за духовность. Мы здесь знаем всю историю советской церкви… Как она выживала, кем засевалась, а народ опять оказался оболваненным. Я не случайно спросил вас, верите ли вы в Бога.
— Понимаете, у нас сейчас народ валом валит в церковь. Все крестятся, венчаются, в общем, ищут опоры, наверное, и для меня это единственный шанс выжить там, я совсем недавно к этому пришел. Случайная встреча подтолкнула, но настоящего батюшки, наставника у меня нет.
Он представил панику в посольстве, переводчица звонит по всем эмигрантам, наводит справки, выспрашивает. Будут ли обращаться в полицию и когда сообщат Ольге? Слова князя долетали издалека.
— Такому, как вы, трудно будет везде. Меня, конечно, зовут в Россию, письма получаю от странных родственников, поверьте, я не вас имею в виду, из провинции приглашают приезжать и даже править каким-то имением, все это напоминает мне театр абсурда. Вот и вы сомневаетесь в том, как пойдут дела в стране, а, казалось бы, вам на месте видней, возрождение страны происходит у вас на глазах. Но я решил для себя, что поеду туда, только если будет настоящее покаяние за все преступления, которые совершены. Пусть вам покажется это наивным, но я хочу услышать не только слезные извинения Ельцина в узком кругу эмигрантов, я хочу услышать публично имена всех, кто убивал, сажал и расстреливал мой народ. Был же Нюрнбергский процесс! Так почему не может быть подобного над коммунистами?! А пока я предпочитаю подождать и не кидаться сломя голову в объятия новой власти. Наверное, вы уже заметили, сколько легковерных и наивных эмигрантов в Париже?