И в эту минуту в сумраке аллеи, будто из театра теней, возник удлиненный силуэт мужчины, и от того, что момент истины настал, Ленчику стало невыносимо грустно.
Славист приближался, дружески помахал рукой, завидев его издалека; а сердце билось и сжималось, и трудно было совладать с желанием убежать, а ноги приросли к месту, и казалось, что все слова, доводы рассыпаются в прах и что впереди его ждет один позор, позор со всех сторон, а может быть, и наказание.
— Ну, здравствуйте, дружище, напомните ваше имя.
— Меня-то? Лео, вам так проще, а мне приятно.
Ну что, он не помнит, как меня зовут? Игра, одна игра, чтобы сбить с толку противника. Хотя глупости.
Жан говорил на прекрасном русском языке, почти без акцента, и если не знать, что он родом из Марселя и что медовый запах табака его массивной крючковатой трубки оставлял позади шлейф, не похожий ни на один из знакомых ленинградских ароматов, и если бы не то, что он носил ярко-синий шейный платок в крапинку, и не то, что его угольно-черные блестящие глаза смотрели прямо в переносицу собеседнику, то можно было принять его за кавказца, изящного, модно одетого грузина.
— Спасибо, что пришли, давайте присядем, а еще лучше, обойдем здание, поговорим за домом, там нас никто не увидит.
— Нам есть кого бояться? — усмехнулся Жан. — Уверяю вас, я соблюдаю крайнюю осторожность, — и, помедлив, добавил: — Уж коли мы с вами познакомились в одном доме, а это мои друзья, то вам можно доверять?
— Наверное, это логично. Но у нас береженого Бог бережет, да не вам рассказывать, но хочу сразу к делу, и вы поймете, что…
Высокие, почти одного роста, они стояли друг против друга, и их лица, такие разные, освещала табличка с надписью «актерский вход». Жан беспечно попыхивал трубкой, а Ленчик вскинул голову к небу и, бросая слова как вызов, закончил фразу:
— …Тамара Николаевна в опасности.
Видно, такого славист не ожидал и пять секунд думал, что это шутка, но в следующее мгновение он схватил Ленчика за грудки, да так сильно, что чуть не оторвал все пуговицы на рубашке.
— Ты соображаешь, что говоришь?! Это что, моя вина?
— Отпустите меня! И дайте объяснить все по порядку, — он решительно высвободился из мускулистых рук француза. — Я знаю от Тамары Николаевны, что вы привезли ей деньги, гонорар за книгу, и что это валюта.
— Да, это так, но мне ничего не стоит их обменять на рубли, я знаю и предупреждал ее, что хранить франки, даже малую сумму, в вашей стране опасно, что она не сможет ими пользоваться. Но она человек упрямый и легкомысленный, ее переубедить трудно, но в конце концов она согласилась и сказала, что у нее есть знакомый и он сможет ей обменять валюту. Но сейчас она хочет всю сумму сразу… Ах, как же я не сообразил? Вы и есть тот человек, который поможет ей?
Он не договорил, осекся и замолчал.
— Нет, это не я, и совершенно не знаю, кого Тамара Николаевна имела в виду, в том-то и дело, что фарцовщик может ее подставить. Это может быть провокацией, и тогда ее арестуют за спекуляцию валютой, а второй вариант — ее просто облапошат. Вот почему я вызвал вас, чтобы сказать… предупредить по-дружески, что вся эта история с изданием книги в Париже и деньгами может плохо для нее кончиться. И для вас, кстати, тоже. Вы не боитесь?
— Кто вы такой, что позволяете себе мне говорить подобное, я свободный человек, я не боюсь угроз!
— Вы неправильно меня поняли, я пытался намекнуть, поговорить с Тамарой, чтобы она не брала у вас денег, но она ничего не слышит, у нее от славы крыша поехала. Жан, вы ведь не первый раз в СССР и знаете, что за такими, как вы, следят постоянно и что наверняка за ней тоже. У нее отец… академик, он государственная ценность. Вы понимаете, чем это пахнет?
— Я предупреждал ее, обо всем предупреждал! — Славист распалился не на шутку, от его выдержки не осталось и следа. — Может, вы думаете обо мне как о провокаторе, как об искателе скандалов и приключений? Ошибаетесь! Послушайте, а вы сами-то, Лео, не стукач?
Он ждал этого вопроса, он знал, что именно в этот крючкотворный момент должен выйти победителем, и, собравшись, совершенно спокойно, понизив голос, сказал: