С первых дней ему стало очевидно, что она самонадеянна, беспорядочна, поверхностна и когда он звонил и не заставал её дома ни днём ни ночью, а при встрече, при выяснении отношений она поджимала тонкие губы и её лицо принимало тупое и злобное выражение обиженного ребёнка, он думал, отчего она мучает его и как он мог допустить, что эта рыжая девчонка внесла в его жизнь беспорядок. И когда в ночной тоске, он вспоминал все свои ревнивые бредни, «эгоиста и одиночки» (слова Музы), когда он в припадке бешенства готов был убить её, сломать пополам и потом просил прощение стоя перед ней на коленях, то уже тогда он отдавал себе отчёт, что его любовь нагруженная всем этим мещанским хламом тянет его в пропасть, засасывает всё глубже и нет всему этому предела.
А что же настоящая муза? Как она вела себя с ним пока он изменял ей с тёзкой? Костя уж не задумывался о ней и даже перестал сравнивать какая из двух ему дороже.
Как-то в одну из очередных размолвок он увидел её зимой, скользящую по тротуару в почти бальных туфельках, с гигантской муфтой из беличьего серенького меха, в которую она зажав в кулачки спрятала от мороза свои маленькие ручки. И только он открыл рот, чтобы сказать ей что-то незначительное и даже примирительно смешное, она вскинула на него свои зелёные глазищи и совершенно не смутившись бросила на ходу «…бегу, бегу, опаздываю в театр». У него отпечаталось её лицо, совсем незаплаканное от страданий, а наоборот, что его удивило тогда, даже ухоженное, бело-запудренное, с ярко красными подкрашенными губами. Дома Петербурга словно навалились, готовые раздавить, распластать его, но не Музу, потому что она уже скользила где-то далеко в конце улицы и он увидел как она выпростав из муфты ручку энергично машет такси.
Ни самоанализ, ни стакан виски Косте не помогли.
Он перестал бриться.
Как не пытался он вернуть себя на путь ясного и стройного зодчества, образумится, призвать вдохновение, окунуться во всё то возвышенное чем он жил до появления в его жизни Музы — ничего не выходило. Прошло совсем мало времени и он проклиная себя уже в третий раз, а может и в четвёртый, вымолил у неё прощение. Она вернулась и свернувшись уютным и небрежным котёнком на его матрасе в мастерской, продолжила чтение глупых книжек, а он всё глубже и глубже опускался в омут ревности и однажды с ужасом понял, что дошёл до дна, до предела и что ни о какой духовности он уже не помышляет, и ничего не может нарисовать, а постоянно только и думает как бы удержать Музу. Он превратился в пустышку, он потерял себя, свою способность творить, мыслить, анализировать, он перестал читать Соловьёва и Бердяева, он больше не слушал Моцарта и Баха, всё расщепилось на мельчайшие кусочки постоянного ожидания её, смотрения на часы, на вопрос «где её носило вечером и почему она не позвонила?», эта бездушная кукла небрежно отвечала, «что старается только для него, думает постоянно о хороших покупателях его шедевров», и что она «знающая в совершенстве английский (в чём он всегда сомневался) приводит к нему богатых иностранцев». Ради справедливости нужно сказать, что она очень ловко умела продавать его работы, особенно гуаши, «а потому, — говорила она ему, — тебе нужно работать в этом стиле». Её суждения об иностранцах носили довольно вульгарный характер, мнение строилось на уже избитых суждениях, что немцы — свиньи, французы — жмоты, англичане — холодные тупицы. Единственно кого она признавала, так это американцев и то «потому что они похожи на нас русских». Вся эта дребедень выдавалась ею за настоящее знание западной жизни.
Да, Муза действительно помогала сплавлять его работы, у неё это выходило легко, почти играючи. Где она только выискивала богатеньких иностранцев? На эти вопросы она не отвечала, только щурила свои зелёные плошки и капризно поджимала губки, вот-вот расплачется. У Кости появились деньги, но бесконечное самоповторение одних и тех же сюжетов всё больше приводило к отупению. Слава, которую он ждал, так и не вышибала ногой дверь его мастерской.
В какой-то момент ему стало казаться, что Муза ведёт двойную игру и, что она обманывает его. Он давно подозревал, что у неё есть кто-то ещё и интуитивно что-то ему нашёптывало, что она «толкает в люди» ещё кое кого…
Случайно, совершенно случайно (не нужно думать, что Костя намеренно это сделал) он встретился с одним из своих сокурсников и выяснилось, что его Муза несколько лет жила в Москве и была моделью некоего Р. и потом перешла по наследству к П. Ничего гениального эти художники из себя не представляли, единственное что объединило их судьбу, это то, что они оба не так давно скончались и после этого за Музой прилепилось прозвище «могилка»…