— Привет старина, — и его мягкая рука легла на плечо Кости, — Ты любишь морского зверя? Сейчас нам принесут целое блюдо этих гадов.
Он сделал жест официанту и когда тот подошёл что-то с полуулыбкой прошептал. Через пару минут им принесли бутылку белого вина в серебряном ведёрке со льдом, жареные фисташки, миндаль, чёрные и зелёные маслины. Официант плеснул вина в бокал Барса, тот с видом знатока понюхал, отпил, подержал во рту, одобрил и только после этой дегустации бледно золотистая жидкость полилась в их бокалы.
— Я рад нашей встрече. За это и выпьем. — Они чокнулись и Барс потянулся к тарелочке с миндалём. — Думал, что ты не придёшь, побрезгуешь общаться с уличным мазилой.
— Если честно, то не хотел идти. Да уж больно на душе у меня тошно… — но Костя обсёкся на полу фразе и решил что зря он ляпнул. Но Барсик сделал вид будто не расслышал вылетевшей птичке откровения, тему не поддержал и расслаблено откинулся на спинку стула. Зал постепенно наполнялся людьми, пианист заиграл чуть громче, но ровно на столько чтобы музыка не мешала разговорам. Широкая спина Барса и его косичка отражались в зеркальной стене, справа и слева тоже зеркала, в них Костя видел себя и в фас и в профиль, отчего получалось неприятное чувство раздвоения или даже разтрое-ния, а столы, пальмы, торшеры под гигантскими абажурами тоже выстраивались в странную перспективу. От этого эффекта кривых зеркал Косте было не уютно, будто сам на себя отовсюду смотришь.
— Ну-ка, выкладывай. Какие у тебя проблемы? Наверняка или деньги или баба? Чужому человеку легче открыться, чем родному. Мы ведь с тобой расстанемся и наверняка больше никогда не встретимся, а потому твоя сердечная тайна останется со мной и будет погребена в Помпеях. — Барс хитро улыбнулся в пышные усы.
— А ты, что же здесь постоянно живёшь? — спросил Костя уходя от ответа.
— После ужина старина, всё потом тебе расскажу, а пока прошу, приступай.
И в этот момент официант водрузил им на стол огромное блюдо где в снежной подтаивающей белизне громоздились устрицы, розовые креветки, неведомые колючие шарики и ещё что-то непонятное и склизкое.
— Лимончиком полей, а ещё лучше луковым соусом, да вилочкой или щипчиками орудуй… вот смотри как нужно, берёшь, поливаешь, оп, глотаешь и запиваешь, — и Барс словно он проделывал эту операцию каждый день ловко подцепил скользкую зелень и отправил её в рот.
«Ну что можно было рассказать этому примитивному котяре, который далёк от всех мук и переживаний настоящего творца. Он и в музеи то наверняка не ходит» — подумал Костя проникая тонкой вилочкой в чрево улитки, вытянул её мясистое тельце и осторожно словно ядовитого червяка отправил в рот.
«Но я тебе, бездарный Барсик, никогда ничего подобного не скажу, ты ведь далёк от таких мыслей и не поймёшь. Да и откуда тебе знать об этих ночных страданиях! Ты, который шпарит на потребу публики свои картинки, ты ведь доволен собой, ты никогда не будешь сомневаться в себе и в своём творчестве. Так оставайся в неведении, ты вполне доволен тем, что твои шедевры будут красоваться не в музеях, а в квартирах мещан и жлобов всех национальностей…»
Барс поливал лимонным соком вторую устрицу рассуждал об итальянках и их особенностях так привлекательно отличающихся от наших тёлок, а Костя в пол уха слушая болтовню Барса, продолжил свой молчаливый монолог:
«Ты глупый провинциал, никогда не проникнешь в психологические тонкости женской натуры. Тебе не ведома ни настоящая любовь ни страсть. Ведь ты Барсик расчётливый и бездушный барыга, а потому не знаешь, что означает сгорать и умирать от любви, забыться в ней, всё, всё бросить к ногам настоящей ведьмы! Суметь отбросить это колдовство, преодолеть себя ради искусства… Ты всё меришь на деньги и тебе совершенно все равно что делать, писать бездарные картинки или торговать кока-колой. Именно поэтому у тебя так хорошо получается, а у меня это никогда не выходило потому что я слишком высоко задирал планку. Правда меня Музочка толкала чтобы я делал эту вкусовщину на потребу публики, эту гадость я изготовлял через силу, через самого себя переступал, мне от этого было плохо. Я изменял себе и искусству! Хотя, нет… нужно быть честным. Мне нравилось, когда меня покупали. Приходили в мастерскую разные иностранцы и я им толкал свои картинки. Они хвалили и деньги хорошие давали. Но об этом я Барсику никогда не скажу. Мне стыдно. Гадко за себя. Потому что я вдруг, враз сегодня понял, что слабак и все мои муки это буря в стакане… И Александр Македонский именно это и хотел мне сказать! А ты, Барсик, — счастливый человек, тебе никто и никогда ничего подобного не скажет. Тебя будут все хвалить и покупать, потому что твоя мазня нравиться всем!»