На улице, почти у самого входа в ресторан был «прикован» мотороллер Барса.
До гостиницы они домчались за десять минут.
— Я, как только передам деньги Насте, сразу тебе позвоню. И знаешь, спасибо тебе. Ты даже представить не можешь, как я тебе благодарен!
Барс крепко обнял его.
А в голове у Кости уже наметился план действий: вернуться и сжечь всё, что он намалевал за эти годы… Нет, лучше порезать на куски…!
Уже потом в Питере, при встрече с несчастной девушкой, он с омерзением вспоминал прежнего себя. Знал бы он тогда, в Неаполе что всё, окончательно всё изменится в его жизни! Трудно даже было вообразить, что встреча с Барсом станет поворотной точкой в его оценках добра, зла, любви, искусства и многого другого, о чём он никогда не задумывался, дожив до тридцати пяти лет.
Прошло полгода. Костя каждый день навещал Настю то в больнице, а потом дома. Он полюбил её. Она полюбила его, но часто плакала и говорила, что он не должен тратить на неё свою жизнь, потому что она все равно скоро умрёт. Они частенько говорили по телефону с Барсом, и однажды Костя открыл ему секрет… несколько секретов. И добавил, что готов отдать ему остатки своих «шедевров», потому что перестал рисовать, кое-что из картин выбросил, а для пропитания устроился в турагентство, на должность курьера. Он купил себе старенький автомобиль и много времени проводил за рулём, слушал музыку, размышлял и поглядывая на своё «тату» вспоминал парижского брахмана, кукушку в лесу, панка, солнечный Неаполь и встречу на развалинах Помпей.
Париж, 2009
Недоумок
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Он крепко прижался к ней, обхватил руками шею, лицо потонуло в ее пышных волосах, его будто кипятком обдало, он резко проснулся. Из сна выбросило, как из катапульты падающего самолета, это он видел в кино про войну. Мокрый от пота и еще чего-то, чего сам не мог понять, Шура сбросил с себя толстое ватное одеяло и прислушался.
За стеной громко храпел дед, бабуля сердито цокала языком, чтобы разбудить его. Дед хрипло закашлялся, заматерился, пошел в уборную.
Мальчик вспоминал сон. Он повторялся все чаще, к его деталям он возвращался потом на уроке физкультуры. Можно было спокойно сидеть в сторонке на скамейке, наблюдать, как другие прыгали через «коня», лезли на шведскую стенку, а он вспоминал. Шурик был освобожден от занятий по физкультуре. Странно, что во сне он четко помнил удушливый паточный запах духов, он любил его, а особенно ее прозрачные вышитые блузки. Почему она стала так редко приходить к нему, он не понимал. Каждый раз он испытывал к ней чувство стыда, любви и ненависти. Он жил с ее родителями, бабуля у него была любимая, особенно ее пироги из песочного теста с малиновым джемом. Деда ему надо было называть отцом. Но когда приходила она, его сердце замирало от сладкой надежды, что когда-нибудь он узнает, кто же его настоящий отец. Единственный дом, где ему было хорошо и спокойно, была квартира тетки, родной сестры его матери.
Зазвонил будильник. Слишком рано, как всегда. Дед ставил его на час раньше. Надо было спешить в ненавистную школу. Он попытался сделать вид, что у него болит горло, стал «набивать» градусник, но дед вошел в комнату с ремнём. Охота пропала.
Потом ледяное обливание в ванной, это он знал, как «скосить», пускал душ, мочил в нем полотенце, долго изображал звуки, похожие на хлюпанье и фырканье, а сам сидел на табуретке рядом, потом выходил уже в трусах. «Молодец! Бойцом будешь!» — по-военному вскидочно приветствовал его дед, а сам уже в голубой майке, пижамных штанах рылся в личном холодильнике. Внутри него такой же порядок, как и во всей квартире, все по полочкам, все по полезности, по витаминно-сти, корень женьшеня заспиртованный, он сам его выращивает на участке, масло облепиховое, оно от всех болезней, особенно от ожогов. Потом дед долго моется в ванной, харкает, сморкается, полощет горло, выходит с полотенцем на плече, в темносиних трусах до колена, проглаженных со стрелкой. Бабушка печет оладьи, в кухне пахнет горящим маслом. Дед выпивает стопку водки, краснеет, потом ряженку прямо из бутылки и раскрывает газету. Бабушка ставит горку горячих оладий на стол, сметана съезжает по ним в большой эмалированный тазик, тает.
Шурик со страхом думает, что опять не приготовил математику. Выхода нет, нужно списать у Сашки на большой перемене.
— Вот гады! Опять они лезут куда им не следует! — не отрываясь от газеты и кефирной бутылки, возмущенно хрипит дед.