Мы шли через бури, волны дикого песка, нас кидало в разные стороны. Меня продолжало давить к земле, но старалась не обращать на это внимание. Всё больше стойкости. Уверенности. Спокойствия. Брала всё из давних уроков по борьбе.
Как же скучала по тем снам, когда после тяжёлой ходьбы, мы разминались и тренировались. Когда нас объединяло что-то большее кроме цели выбраться отсюда. Общее дело. Как хотелось это повторить. Как страшно было сделать даже шаг в сторону от ангела, дабы повторить элемент из одной техники. Как страшно разлучаться, разжимать руки, отрывать спины друг от друга.
Что, интересно, чувствовал ангел? Был ли так спокоен, принимал как должное или ожидал неизбежную развязку? Или надеялся на свет сверху, как я на благодатный огонь Преисподней? Ему место со светом, моё же – гнить вечность где-нибудь в Аду. Не так ли, ангел? Не потому ли меня хотели при твоём присутствии низвергнуть прямо туда? Ты был так слаб, что не заметил приближение моей смерти, не услышал звоночек, а я отчётливо услышала остановку сердца. Тут-тук. И всё. Тишина.
Я уже падала вниз, злилась, тянулась к тебе, как к обещанию, ныряла в бездну забвения. Не спасла бы даже молитва матери. Со мной был только ты. Ты, свергнутый посланник небес! О, как мне хочется смеяться в дух Судьбы, тыкать пальцем и бредить. Всё переворачивалось с ног на голову. Я доходила до рубежа. Переходила рубеж.
И когда мои руки обхватили тело ангела в объятии, немного жестковатым, холодным, но таким, чтобы всё его тело прочувствовало биение сердца, а наша связь дошла до максимума, когда очередная буря улеглась, а он, взволнованный и вновь не понимающий, склонил голову к моей макушке, заговорила низковатым шершавым голосом, грудным и трагичным, чтобы вырвать восхищённый от ужаса крик:
– Ты знаешь, что такое Ад? Должен знать, – начала долгую историю моего сна. – Ты можешь не слышать, но прочувствовать должен, – сама закрыла глаза и погрузилась в собственные кошмары. – Представь огромную арену, похожу на гладиаторскую. Каждый зритель может притащить для поддержки своего любимца фейерверк и запустить, только его вспышка не должна превышать двенадцать метров в высоту, иначе огромнейший штраф или моментальная смертная казнь. Так начался первый сон этого кошмара, снившегося мне на протяжении многих лет, с начала средней школы. Мне двенадцать. Тринадцать. Пятнадцать. Этот же сон. Один смельчак-диссидент, добродушный мужчина, принёс фейерверк, запустил его на целых пятьдесят метров. А вместо взрывов – буквенный с рисунком салют, это признание в любви правителя. Такую шутку он не оценил и приказал выловить его, убить на общем обозрении. Этот смельчак ловко сбежал от преследования, потому что на самом деле маг. Он вернулся в свою деревню, пришёл в школу и принялся обучать детишек. Была у него любимая женщина, души в которой не чаял. А эта деревня, снежная, потому что там всегда зима, тёплая, приятная, окружена плотным лесом из пихт, елей, ёлочек, сосен… и всё там так хорошо, да только охрана короля выследила преступника по следу от магии. Подчиняясь приказу правителя, она стала убивать мирных жителей, превращать детей, женщин и подростков в рабов. Диссидент решил использовать мощную магию, да только все рецепты содержались в одной яме, похожую на кроличью нору. Пока деревню грабили и вытряхивали из неё магов, этот мужчина побежал к секретному месту, что находилось под одним деревом, и нырнул, – говорила спокойно, чувствовала, как полуслушатель напрягался от интриги данной истории. – В этот же момент я оказалась в жарком, пылающем красными, коричневыми красками месте, в огромном гроте, где были холмы и разливались реки подо мной, гравитация была ослаблена и живые сущности, а именно люди чуть ли не плыли по воздуху. Мне было пятнадцать. Я, дрожа, дошла до конца очереди, что вела к старцу, висящему в воздухе, в одеждах примерных как у Папы Римского, но в красных, таких красных, что слепит в глаза, а все люди, в основном умудрённые жизнью люди, зрелые мужчины и женщины, с рукописями в руках. Спросила у них, куда стоят, да и что это за существо, а они, кто, блея, кто с гордостью отвечали: «Вот, видишь? Это судья. Он решает, достойный ли ты писатель или так, лучше труп?». А те, что поднимались по невидимой лестнице, чуть в обморок не падали, почти каждого первого ждали врата забвения. Я так испугалась. Мне пятнадцать. У меня много идей, а сколько ещё не придумала! Пишу плохо, всякую дрянь, занимаюсь плагиатом, копирую, ищу себя – я не достойна, но я хочу жить. И это осознание, что ты хочешь жить, но при этом не готов отказаться от писательства, приближающая очередь к этому судье… Я была храброй. Стойко ожидала свою смерть, готовилась к ней, видела знакомых творцов, чьи книги просто невозможно читать, но их запросто отправляли назад, на Землю, к семье и к любимому делу, а многих, даже очень талантливых, загоняли в Ад. И при этом сбежать через ту нору, из которой пришёл, вроде бы возможно, а вроде бы и страшно. Участь не творцов была не завидна. Некоторые попадали туда. Видела собственными глазами, как острые щупальца вырастали из этого старца… он просто испепелял их, а также тех, кто умолял сохранить им жизнь, прочесть другую работу, оценить… Это было самое жестокое и бессердечное существо во всей Вселенной. Он не щадил никого. Распоряжался искусством по своему усмотрению, создавая в своём сознании всё новые и новые критерии.