Он ждёт меня.
В лабиринте брожу бездонном,
Слезами соли я питаюсь.
Вокруг весь мир, а я один,
без надежды и без веры.
Мой дух в жажде на чудо не способен.
Может, нужен кому-то я?
Может, кто-то зовёт меня домой, а я не слышу?
Оставляет плашку риса на столе,
Ожидая меня, и не тушит свет.
Каждый день.
Он ждёт меня.
Нет ни клочка земли, где ждут меня.
В лабиринте не слышны голоса, только мой и мой.
Может, не нужна мне эта жизнь
И этот шанс, чтоб дышать…
Каждый день.
Щёлк. И больше ничего не слышу.
Внезапное осознание пришло ко мне, когда заканчивала дохрипать последнюю строчку. Задрожала телом, отвернулась от путника. Теперь всё кончено. Мир замолк для меня, а мне давно нужно было найти помиральную яму.
Глава пятнадцатая. Дыхание
«Может, не нужна мне эта жизнь и этот шанс, чтобы дышать… Каждый день…»
Что это? Откуда это? Мой голос? Нет, не мой. Другая частота.
Всего на мгновение услышал чужеродный звук, припал к нему как на водопое, но он ускользнул из моих рук. Что произошло? Эхом проносятся слова, отзвучавшие отвратительным протяжным хрипом, пытаюсь понять их смысл. Ищу по снегу человечишку, что был рядом со мной, и не могу найти. Только вмятины на снегу. Следы, ведущие в неизвестное направление.
И поделом ему. Мне же будет легче.
Пора нам разделиться.
***
Без души. В жажде. Изнывая от голода и боли. Вне движений. Без звуков. Пуст. Изнеможён. Ничтожный мечтатель, которому железной цепью соскребли крылья.
Я не желал идти. Вставать. Я думал, моя цель выполнена. Я сделал всё, что должен был. Добился того, чего желал, и более ничего не важно. Мне было плевать на жизнь и смерть. Мне было плевать, смотреть ли на пылающий светом или холодом шар, которых Бог назвал звездой. Мне было всё равно, заметает ли песок меня, какая вокруг погода, есть ли в пустыне оазис, люди или другие – я ничего не чувствовал и мне ничего не было нужно.
Я не был одинок.
И был рад пустоте внутри меня, разложению в бездне, тьме, что поглотила меня.
И я не желал вспоминать, как оказался здесь. Без сил. Без желаний. Вне времени и действий.
.
.
Так долго текло бесконечное время в мёртвом месте, от глубин, что находились под песком, до высот, что скрывал верх чёрною завесою. Я почти что забыл обо всём, что произошло со мной. Я забыл даже то, кем являлся, кем желал стать и кем стал, а также почему у меня пусто в глазницах; кроме моего голоса даже ветра не слышно, а из груди выходит только воздух и ни единого звука. Даже не пытался толком.
И я не надеялся, что когда-нибудь, в песках, до меня донесётся резонанс. Что меня коснётся что-то кроме песка и ветра.
Обожглась о мою ярость и агрессию, но не сдалась. Жгла, поджигалась каждый раз, упорно, вела и несла всё пустое, что было во мне и из чего состоял. Я не чувствовал ничего, как с меня стекали жёсткие крупинки, что сотрясались в носу, во рту, под ногтями, под одеждой, под капюшоном и в волосах. Я отвык ходить, бежать, биться и даже дышать.
Кто просил вкладывать в мою пустоту цель, желание? Кто просил меня дёргать и вести куда-то? Кто посмел меня разбудить?
Ещё более жалкий, чем я. Мелкий. Слабый. Ничтожный. Смертный. От головы до пят. Всего одно касание – не станет сердца.
Её кулак был сильнее моей воли. Я желал вновь себя закопать от существования, но мой погребальный гроб разбил человек, обвязав нас красной шершавой лентой. Она объединила наши судьбы. Поставила меня на свои следы и повела за собой, научив снова ходить. Искать путь, поворачиваться, изворачиваться, ложиться, идти вперёд, возвращаться, наматывать круги – существовать. Поставила стрелку на новый компас и указала направление.
И тогда мои пальцы ощутили ветер, жжение при свете шара, ветер. Моё нутро научилось ждать, пока спит смертный, специально идти за её спиной, не обгоняя, выслеживая и выжидая.
И человеку не взять ответственность за свой глупый поступок. Он сам взвалил на себя задачу идти и вести меня. Теперь его задача вывести меня отсюда, потому что во мне зародилась ещё более жестокая и ядовитая ненависть, чем была раньше.
И ненависть страшна, когда она бесцельна и ни на кого не обращена. Она проедает сначала бездну, принимается после за стенки, что её сдерживает и доканчивает с остатками, а после, как чума кидается на окружающий мир. Однако моя ненависть и ярость оказались бессильны перед этим человеком, говорящий резонансом. Редко, но долго. О себе, о жизни, которую не узнаю никогда, которая мне не интересна. Человек умел, ломаясь, оживать самому, скреплять куски личности и тела, гневаться и одновременно с этим быть благородным, что аж тошно.