— Никак приклеили тебя к этой скамейке? Все сидишь, не уехала? Или ждешь разлюбезного?
Девушке было неприятно участие незнакомой женщины, она с обидой сказала:
— Вам-то что за печаль? Скамейки жалко? Так не ваша, казенная.
Женщина укоризненно покачала головой.
— По мне, хоть ночуй, хоть пропишись тут навечно. Зачем обижаться? Сиди.
Она с достоинством отошла, потом обернулась, и ее глаза внезапно встретились с виноватыми глазами девушки.
— Извините, — сказала девушка. — Я не со зла.
Глаза ее вдруг заморгали, стали наливаться слезами. Губы вздрогнули, лицо покраснело.
Женщина в синем халате вернулась назад, подошла вплотную, склонилась к девушке, внимательно посмотрела в глаза:
— Да ты того, дочка, испугалась? Знобит тебя? Она добрым взглядом смотрела на девушку, участливо кивала головой.
— Поверь мне, милая, я двадцать семь лет работала нянечкой в акушерском отделении, по глазам научилась определять эту бабью болезнь. Ты же беременная, доченька. Вот тебе мое честное слово.
Катя еще больше смутилась и покраснела.
— Что вы такое плетете? Кто вас просит?
— Эх, милая. Думаешь, люди глупее тебя, не увидят? И что ты боишься? Это же святое дело для женщины — родить дитя. Счастье великое, а ты убиваешься.
Катя схватила за руку незнакомую женщину, стараясь владеть собой, тихо спросила:
— Помогите мне найти врача. Не хочу я ребенка. Не могу, не имею права. У него не будет отца.
Женщина подсела к девушке, погладила ее дрожащие плечи, прижала к своему большому телу.
— Не торопись, милая, успокойся. Нельзя сгоряча. Подумай как следует, все пройдет, все на свои места станет.
— Скажите, пожалуйста, как мне найти врача? — твердила девушка. — Я заплачу, у меня есть деньги.
Женщина с укором покачала головой.
— Глупая ты, бестолковая. Не об деньгах думай, в жизни есть подороже вещи. Себя искалечишь и душу живую погубишь. Здешняя ты или приезжая?
— Никого у меня тут нет, чужая я.
— Куда ехать-то хотела?
— Не знаю. Ничего я не знаю. Не хотите помочь, я и без вас найду больницу.
Катюша отстранила женщину, поднялась со скамейки. Потянулась за чемоданом.
— Постой! — остановила ее женщина. — Не дури. Твоя обида сейчас тебя куда хочешь толкнет, хоть в омут глубокий, хоть в петлю или под колеса на рельсы. Совладать с собой надо да подумать, может, и горя-то никакого нет. Женщине самой природой определено рожать детей. За это благодарят, а не казнят, как ты думаешь.
— Пусть другие рожают, а я не хочу. Всю жизнь мучиться, врать про отца, изображать его честным человеком, когда он мерзавец.
Женщина взяла ее под руку, осторожно повела.
— Пойдем, голубушка, пойдем. Есть еще время подумать, опомниться. Думаю, нет и трех месяцев? Так ли?
Катюша с изумлением вскинула на женщину темные глаза, со злостью сказала:
— Откуда вы знаете? Три месяца. Ровно три.
— Ну вот и славно. Время потерпит. Несколько дней еще можно.
— Отведите меня к врачу, пожалуйста. Я вас очень прошу.
Женщина не выпускала из своих рук легкий чемоданчик девушки, настойчиво приговаривала:
— Если так хочешь, пойдешь к врачу. Сама отведу, у меня есть знакомая, в городской больнице работает, хорошая женщина, рядом живет. Завтра заявимся к ней, все расскажем, а нынче пойдешь ко мне, переночуешь, чаю попьешь, выспишься, успокоишься.
— Куда вы меня ведете? — спросила Катя, шагая за женщиной по освещенной улице, обсаженной высокими тополями.
— Да в мой же дом, говорю тебе. Вон там за серым забором кирпичные стены. А рядом, в старинном доме с колоннами, как раз та самая докторша живет, про которую давеча сказывала, соседи мы с ней, двадцать лет как одна семья…
Катя покорно пошла.
В сумерках они пришли в квартиру Варвары Прокофьевны (так звали женщину в синем халате). Хозяйка торопливо накинула на седую голову чистый цветастый платок, метнулась от зеркальца к порогу, сказала своей гостье:
— Ты посиди тут, послушай радио, что ли, а я сбегаю к Марусе Ковалевой, к докторше. Она на дому с такими, как у тебя, делами не принимает, говорит, пускай, мол, в больницу приходят, так я насчет завтрашнего утра и договорюсь. Чтобы без талончика тебя приняла и без очереди.
Присев на старом диванчике, Катя молча кивала головой, соглашалась на все. Она почувствовала себя какой-то беспомощной и бессильной, чего раньше с ней никогда не было.
— Как зовут-то тебя? — спросила женщина, толкая дверь плечом, собираясь уходить.
— Катериной Блинковой. Катей.