— Здесь и погутарим, — весело сказал хозяин, указывая на простой стол, накрытый клеенкой, на длинные сосновые лавки, поставленные вдоль стен. — Садись, дружище, я очень рад. Сейчас Людмила принесет закусок, самовар. Ты когда-нибудь пил чай из настоящего самовара?
— Пил. В детстве в деревне только самоваром и пользовались. Ты не хлопочи, я на минутку.
Они молча сели к столу друг против друга. Евгений Сергеевич разглядывал веранду, самодельную люстру, а Григорий искоса посматривал на гостя, ожидал, когда тот начнет разговор.
«Какую важность напускает, — думал Григорий о Евгении. — Однако начинал бы, чего тянуть».
— Неплохо устроился, — сказал Евгений Сергеевич. — И ребят сюда на лето привозишь?
— А как же? Вон какое раздолье.
Опять наступила пауза. Хозяин первый нарушил молчание:
— Хорошо бы бутылку на стол, да у меня нет, а магазин откроется через час. Послать Людмилу?
Евгений Сергеевич вспомнил про дыню и бутылку вина, и неприятное чувство поднялось в нем. Поколебавшись, он встал и буркнул Григорию:
— У меня есть бутылка. Сейчас принесу.
Он пошел к машине и вскоре вернулся с дыней и бутылкой муската.
— Ого! — торжественным тоном воскликнул Григорий. — Прекрасно! Давай эту роскошь на стол.
На веранду вышла Людмила, переодетая в чистое платье, принесла на подносе банки с вареньем и закуски к чаю.
— Самовар скоро поспеет. О, у вас чудная дыня и вино. Отлично. Сейчас принесу самовар.
Она поставила на стол поднос и ушла. Григорий быстро разрезал дыню, откупорил бутылку, разлил в бокалы.
— Ну что, брат, со свиданием? — весело сказал он, поднимая бокал.
— Подожди, — остановил его Евгений. — Поставь рюмку. Я приехал по серьезному делу, наш разговор должен быть прямой и трезвый. Без пошлых тостов, без выпивки. И вообще, к чертовой матери эту дыню и это вино, не купленное и не оплаченное мной! К дьяволу эту гадость! Вон со стола!
Евгений Сергеевич сердито выплеснул за окно из бокалов вино, швырнул туда же бутылку и дыню. Акулов изумленно смотрел на товарища.
— Что с тобой, Женя? Зачем ты?
— А затем, чтобы самому очиститься от скверны и заявить тебе, что вчера на фабкоме ты вел себя унизительным образом. Ты капитулянт и соглашатель!
— Позволь! Позволь! — заерзал на скамейке Акулов, багровея от прилива крови. — Аккуратнее выбирай выражения. Возможно, я не прав, растерялся, так сказать, не сумел выполнить общественной миссии, порученной мне, но…
Евгений резко перебил его.
— «Возможно, виноват!» Не возможно, а точно не выполнил общественного и гражданского долга. Почему ты не выступил с критикой и ушел в кусты? Всех нас подвел и дело провалил, потому что твой личный интерес для тебя оказался дороже общественного.
— Господи! Что ты мелешь? Какую ерунду понес, ей-богу. Как же это я променял общий интерес на личный? — ахнул Акулов.
— Ты же с ходу продался Новожилову. Попался на его посулы, как рыба на крючок.
— Это ты чересчур. Как так продался?
— Он пообещал тебе машину в первую очередь, ты и растаял в благодарности и струсил выступить с критикой Новожилова. Разве не так?
Евгений стукнул кулаком по столу, а Григорий тут же подскочил на лавке, будто приятель ударил его по лицу.
— Что ты попрекаешь меня машиной, Евгений? Сам вон уже давно ездишь на новеньком «жигуленке»!
— Я три года честно ждал своей очереди. Как все. Каждый это подтвердит. А ты берешь подачку Новожилова как плату за молчание, а лучше сказать — за предательство общественных интересов.
— Ну, знаешь ли, Евгений, — выскочил из-за стола Акулов и зазвенел посудой. — Не ожидал я от тебя таких слов.
— И я не ожидал такого капитулянтства. Мы взрослые люди, должны давать полный отчет в своих поступках.
— Перед кем мне отчитываться? — кричал Акулов.
— Перед совестью, — тихо сказал Евгений Сергеевич, встав против Акулова, наступая на него и загоняя в угол. — Перед своей совестью, перед женой, перед детьми, перед нами — твоими товарищами, перед своим поколением, перед всеми людьми. А пойдешь на сделку с совестью один раз, уступишь еще и не заметишь, как превратишься в обывателя, в сытое, равнодушное хрюкающее существо.
Акулов попятился назад под напором товарища, уткнулся спиной в стенку, жалостливо и виновато смотрел в лицо Евгению. На лбу выступил пот, губы судорожно дрожали.
— За что ты меня так? — хрипло взмолился он. — За что? За какое преступление?
Евгений Сергеевич отвернулся от Акулова и быстрым шагом пошел прочь.
Обескураженный Акулов долго и неподвижно стоял, прислонившись к стене, будто его приклеили или прибили гвоздями.