— Мне хотелось бы ознакомить вас с рядом моих предположений в расследовании одной кражи. Речь идет о картине Гранвиля «Поклонение волхвов», принадлежащей лорду Дарлингтону, произведении, которое, как я понимаю, вам хорошо известно. От вас мне требуется лишь легкий кивок в том случае, когда предположение правильно, и покачивание головой из стороны в сторону как знак того, что тут я не прав. Словесные подтверждения будут совершенно излишними. А мне вы окажете огромную услугу, никак не меньше тех, которые в прошлом оказывал, по-видимому, вам я.
Джонс, уже успевший усесться напротив нас в плетеном кресле с одной из собак на коленях, наклонился к животному и поцеловал его в нос.
— Как вам известно, я никогда не задаю вопросов моим клиентам. Однако воспрепятствовать вам выражать в моем присутствии свое мнение насчет этого дела я, мистер Холмс, никоим образом не могу, — сказал он, не поднимая головы, будто обращался к собаке.
— Разумеется, — поддакнул Холмс.
— И кивать либо качать головой я буду как мне заблагорассудится, и это не будет считаться прямым доказательством моего согласия или несогласия с вами.
— Я все это прекрасно понимаю и учитываю. Итак, сэр, совершенно случайно мне стало известно, что недавно вас попросили создать для некоего клиента копию картины Луи де Гранвиля «Поклонение волхвов».
Голова Джона почти касалась собаки, тем не менее я уловил еле заметный кивок.
— Я полагаю, что клиентом вашим является лорд Артур Бичем…
Холмс сделал паузу, но Джонс не шевельнулся.
— И полагаю также, что за последние шесть или более месяцев вы изготовили для него немало копий с картин.
Еще один еле заметный кивок.
— Вы работали денно и нощно, после чего и оригинал и копия поступали к клиенту, который подделку возвращал владельцу, а оригинал продавал тому или иному не слишком щепетильному коллекционеру.
— Я понятия не имею о дальнейшей судьбе картин, покидающих мою мастерскую, мистер Холмс. Меня это не интересует, а к тому же интересоваться этим я счел бы нескромным.
— Вас можно понять. Подобный интерес мог бы завести вас далеко и снабдить знаниями, которые бы вам удовольствия не доставили.
На секунду тонкие губы старика тронула легкая улыбка. Он выпрямился в кресле и, глядя на Холмса в упор, кивнул.
— Думаю также, — продолжал Холмс, — что у вас имеется немало заготовленных заранее подмалевок-набросков к знаменитым картинам, литографии с которых распространены и легкодостижимы.
— Верно. Часть работы — так сказать, общий костяк, — я делаю загодя. Это ускоряет дело и сокращает время нахождения у меня оригинала.
— Но в случае с де Гранвилем подобное было невозможно, не так ли? Ведь с «утерянной картины» литографии существовать не могло, и поэтому с оригиналом вы провозились дольше.
Еще один еле заметный кивок.
— Вы замечательный слушатель! — воскликнул Холмс. Он встал, увлекая за собой и меня. — Ваши умолчания были весьма красноречивы. Так что расследование почти у цели. Благодарю вас!
— Благодаря, не забывайте, прошу, что никаких сведений я вам не сообщил и не сказал ни «да», ни «нет» на все ваши предположения.
— Конечно. Действующие лица этой неприглядной пьески выдадут себя сами, без помощи со стороны. Идемте, Ватсон, проверим, дождался ли нас кэбмен.
И мы, поспешно откланявшись, расстались с собачником.
Меня удивили как скорость, с которой получило завершение это дело, так и кровавый финал его. Я и предположить не мог, что история пропавшей картины, выглядевшая поначалу такой нелепой, может окончиться убийством и позором для всей семьи.
Кэбмен, оказавшийся человеком слова, все еще был на углу, поджидая нас. Правда, при нашем появлении обветренное лицо его выразило явное удовольствие и облегчение.
— Обратно на Бейкер-стрит? — спросил он, когда мы уселись.
— Нет, — отозвался Холмс. — В Мейфэр. Грустная история, Ватсон, — заметил мой друг. Он закурил, откинувшись на спинку сиденья. — И от финала ее больше всего пострадает единственный действительно ни в чем не повинный персонаж этой драмы.
— Леди Дарлингтон?
Он мотнул головой:
— Ее муж. Если будут обнародованы факты, вся карьера его пойдет прахом. А леди Дарлингтон невинной считать нельзя.
— Вы же не хотите сказать, что она замешана в краже!
— Думайте, Ватсон, думайте! Существовал только один ключ от галереи, и он всегда находился на цепочке часов лорда Дарлингтона. Расставался с ключом он, только когда спал, сняв часы с цепочкой. И только его жена, спавшая в той же комнате, с легкостью могла завладеть ключом. Следовательно, лишь она могла проникнуть в галерею. При всей невероятности такого оборота дела логика убеждает нас в нем.