– Очень правильно, что вы нашли время для воспитательной работы. Помочь?
– Управлюсь.
– Выходит, мы зря палили казённый бензин?
Трое стражей схватили побитых орлов за шкирки, поволокли к “бобику”. Я посмотрел на собеседника просящим взглядом.
– Что, если вы этих бойцов отпустите?
– Как я объясню шефу холостой выезд?
– Когда вы приехали, то никого не застали.
– Зачем вам эти уроды?
– Если вы их посадите, то после отсидки они станут уродами в квадрате.
– Если мы их не посадим, они нападут на кого-нибудь ещё. А если им подвернётся не такой как вы, а старушка-пенсионерка?
– Вы думаете, что после отсидки старушка им не подвернётся? Тюрьма их не исправит.
– А что исправит? Дом отдыха с психологами?
– Я с ними ещё не договорил.
– Вот это другой разговор. Только если перестараетесь, и мы тут найдём три трупа, то я вас запомнил.
– Договорились.
– Значит, заяву на них писать не будете?
– Нет.
– Тогда удачи в воспитательном процессе.
Мой собеседник пожал мне руку, дал сослуживцам команду: битых орлов в “бобик” не запихивать, а того, которого запихнуть успели, выкинуть.
Когда “бобик” укатил, орлы так и остались сидеть на песке, смотреть на поворот, за которым скрылся “бобик”, при этом выглядели офонаревшими до онемения.
Я – злой и жестокий садюга – несчастных травокуров добил: сказал, что тот пакет, что обронил Ковылякин, я сжёг. Если не верят, то пусть смотаются на дачу Ковылякина, разгребут кучку пепла в камине, да понюхают, чем пахнет сгоревший дотла пакет конопли.
Травокуров мой жестокий рассказ убил. Я думал, что с горя начнут рвать на себе волосы.
Я записал номер “девятки”, на капоте которой восседали орлы, когда я прибыл на стрелку. Сказал, что если ещё хоть про одну-единственную пакость травокуров прознаю, то по номеру машины найду и прибью всех троих.
Два ножика я из песка выковырял, зашвырнул в реку. Третий клинок я так и не нашёл.
Пока я возился с ножиками, травокуры уселись в “девятку”. Я махнул орлам на прощание, крикнул, чтобы больше мне на глаза не попадались, потопал к джипчику. При этом я повернулся к орлам спиной. Я ж не знал, что травокуры окажутся неблагодарными до такой степени, что за всё то хорошее, что я для них сделал, попытаются наехать на меня своей зашарпанной “девяткой”.
Таки попытались. Когда проезжали мимо, вильнули в мою сторону. Если бы я вовремя не отскочил, то колёса “девятки” вдавили бы меня в пляж “Стрелка” за милую душу. Как бы я ни отскакивал, а стукнуть меня крылом по ноге таки успели, сволота. Да так хорошо стукнули, что я аж свалился.
Травокуры назад не сдали, меня не додавили. Когда я поднялся и отряхнулся, “девятка” травокуров уже неслась по трассе к городу.
Я махнул на идиотов рукой, растёр ушибленную ногу, отряхнулся, влез в джипчик, направил оглобли в сторону дачного кооператива “Ракитная роща”. По пути заехал на заправку.
После того как накормил моего коня, заправщик уделил внимание и мне. Сказал, чтобы я на досуге посмотрел на себя в зеркало.
Я зашёл в призаправочное кафе, что отпугивало дикими ценами, прошёл в туалет. Когда я осмотрел себя в зеркале, то пришёл к выводу, что мне не помешало бы как минимум переодеться. Мои белые шмотки после моего падения на пляже “Стрелка” стали грязно-серыми, притом мятыми, словно я упал не всего-то один раз, а будто меня волочили по пляжу с километр.
Как мне ни хотелось поскорее встретиться с Ковылякиным, я поехал домой привести себя в порядок. Частный сыщик, выряженный в грязное мятое тряпьё, вместо уважения и охоты сообщать ценные сведения внушает желание послать немытого подальше.
*
*
Дома я принял душ, пообедал, на пяток минут прилёг отдохнуть. Затем я надел всё белое, – всё-таки на дворе лето, – глянул на себя в зеркало.
Выглядел я на сто баллов: весь в белом, как приличный гангстер двадцатых, только без белой шляпы и белых гетр, в общем, красавец ещё тот.
Я покинул квартиру, запер дверь, сбежал по ступенькам к подъездной двери, весь такой белый и элегантный.
Секунду спустя я уткнулся носом в подъездную грязь.
Тот, кто саданул по моему затылку чем-то твёрдым, поджидал меня за шахтой лифта. За мгновение до удара я успел краем глаза заметить движение в тёмном углу, подал голову вперёд. Этим я удар ослабил.
В момент удара показалось, что череп раскололся. Время потекло раз в сто медленнее. Я по нотам услышал, как скрипят кости черепа. Так скрипит кусок пенопласта, когда им проводишь по стеклу.
От затылка до лопаток прошила боль. Остротой боль напомнила тот радостный миг, когда стоматолог решил, что обезболивающее на мой зуб уже подействовало, и вскрыл канал с воспалённым нервом по-живому.