Забыл я про бабушку.
Она кричала, не докричалась и, собрав все силы, поспешила назад.
— Вот ты где! Что делаешь?
— Постой, бабушка, ещё немножко… Сейчас я его поймаю! Вот он где, живой столбик, сидит!
И копаю, копаю резвей, чем соседский Полкан, когда корки хлеба в запас зарывает.
Насилу оттащила меня бабушка.
Упираюсь:
— Пусти, ещё чуть-чуть, и я до него доберусь!
Засмеялась бабушка:
— Не поймаешь ты его, глупый, у суслика норка с двумя выходами. Ты здесь копаешь, а он вон где сидит да посмеивается.
Увидел я суслика, посвистывающего невдалеке, и так на хитреца обиделся, что чуть не заплакал!
Тетя Надия
— Какой ты страшный, какой грязный! Как же я тебя тёте покажу? — сокрушалась бабушка.
Хорошо, что перед большим селом, куда мы шли, оказался родник под раскидистыми вётлами. Здесь бабушка умыла меня ключевой водой. Мы отдохнули, поели печёной картошки, макая её в соль и запивая вкусной ключевой водой. В горле пощипывало и ломило зубы.
— Будь умным, тётю слушайся, — наставляла бабушка, приглаживая мои вихры. — Сирота должен всех слушаться, у него родни нет, заступиться некому.
А потом мы долго ещё шли. И отдыхали, и снова шагали, а село как заколдованное. Вот оно видно, стоит на взгорье, красуется высокой церковью, а всё не приближается.
Да наверно, и силы наши поубавились. Бабушка через несколько шагов отдыхает. Да и я уже не вьюсь вокруг жеребёнком, а плетусь позади.
И голова кружится, оттого что пыль, поднятая порывами ветра, забивается в нос и противно пахнет овечьим помётом.
Наконец мы идём селом.
Здесь живут и мордва и русские. И когда бабушка спрашивает дорогу, ей отвечают по-разному: и по-русски и по-нашему.
Бабушка и так и так понимает. И я тоже. Это хорошо — знать и по-своему и по-русски.
А тётю мы не застали дома. И долго сидели на пороге школы. До самого вечера. Вдруг подлетела шумно, как порыв ветра, красивая женщина, одетая по-русски, и стала обнимать и целовать нас, говоря по-мордовски:
— Вот и хорошо. Вот вы и пришли, мои милые!
Это была моя тётя Надия.
Еще один гость
Потом мы пили чай из сияющего, как месяц, самовара. С настоящим сахаром вприкуску. Потом меня уложили на белую-белую простыню, на мягкую подушку, укрыли тёплым одеялом.
Уж я спал-спал да и проспал, как ушла куда-то по делам моя добрая тётя. Оставила бабушку сторожить школу. Потом и бабушка ушла, оставив меня за караульщика. Чтобы не скучал, дала целую горсть орехов.
Я сидел на крыльце, разбивал камешком орехи. И вдруг подошёл солдат. В старой шинели. С костылём под мышкой.
— Здесь живёт Надежда Алексеевна?
— А тебе зачем? — спросил я, догадавшись, что так зовут мою тётю Надию по-русски.
Солдат возвращалось с войны много. И много вот таких, с костылями. Окончились две войны. Одна — германская, другая — гражданская. Это я знал тоже.
— Ты что, родня ей? — спросил солдат. И, видя, что я молчу, настойчивей: — Ты чей?
Я бойко ответил:
— Берёзкин!
— А где у тебя отец, мать? — настойчиво выспрашивал солдат.
— Не знаю, меня под берёзкой нашли.
Солдат понимающе крякнул. Закурил. Погладил меня по голове. Хотел уйти. Потом достал из кармана кусок сахара:
— Возьми, настоящий.
Я взял сахар, а взамен высыпал ему в ладонь горсть орехов.
— Ну, будьте здоровы, — сказал солдат и повернулся уйти. И вдруг что-то блеснуло в его глазах, как у бабушки, когда она готова заплакать. — Ты не говори ей, что я спрашивал… Скажи так: прошёл мимо какой-то солдат…
И он похромал прочь от школы, опираясь на костыль. Солдат недалеко ушёл, когда подбежала тётя Надия. Она не подходила, она подбегала, и всегда меня охватывало ветерком, идущим от её платья.
— Кто это был?
— Прошёл мимо какой-то солдат!
Тётя не поверила. Она вся вытянулась, привстала на цыпочки, силясь разглядеть и угадать, кто же это был.
— Миша?! — крикнула тётя Надия неуверенно. Солдат приостановился.
— Миша, куда же ты?! Миша! — И последнее слово она крикнула так, что солдат вернулся.
И они стали смотреть друг на друга, не здороваясь, тёмными глазами.
— Твой? — спросил солдат про меня.
— Мой! — тряхнула головой тётка, и глаза её блеснули на солдата так сердито, что я поёжился. — Ну и что же? Ну если и мой?
— Поверила, что убитый? Не ждала?
— Не верила! Ждала!
Лицо солдата исказилось, словно от боли. Мне показалось, что он сейчас заплачет, как маленький. И тётка тоже догадалась об этом и утешила его, как маленького. Притянула голову, поцеловала в лоб: