Раза три он снова подсаживал меня на пегашку, словно нарочно, чтобы посмотреть, как я буду падать.
Пегашка каждый раз останавливалась и жалостливо на меня поглядывала. А Конопач взвизгивал от радости.
И я не обижался. Покорённый ловкостью и лихостью Андрона, готов был ещё раз свалиться с коня для его удовольствия.
В синяках и ссадинах явился во двор Андрона, где поджидал его дедушка Кцрясь.
— Ай, ай, ай, — пожалел меня Кирясь, — как же это ты так отделался, Учителкин?!
Промыл мои ссадины и синяки квасом, дал напиться и уложил в телегу на мягкое, свеженакошенное сено.
Он взял нас с собой на пашню.
Пегашка везла. Гнедка бежала в пристяжке. За нами пылила соха, повёрнутая горбом вверх. И резво носилась собачонка, вспугивая жаворонков.
Я нежился на сене, полёживая в телеге, забыв про синяки и царапины.
Затем мы пахали. Пахал дед Кирясь, вцепившись в соху руками и удерживая её в борозде. Пегашка тащила соху. А гнедая следом — борону. Мы с Андроном по очереди водили её в поводу.
А когда надоело и ноги стали заплетаться, увязая в мягкой пашне, отдали повод деду. Кирясь подвязал его к сохе, и лошадь отлично обошлась без нас.
Мы стреканули в ближайшую рощу. Здесь Конопач стал лазать по берёзам, разорять грачиные гнёзда и набрал полный картуз грачиных яиц.
Развели костёр и стали их печь.
— Вот наедимся! — радовался Андрон. — Дармовые!
Но пиршество наше не удалось. Все яйца оказались насиженными. Внутри уже были крошечные синие грачата.
Подъехавший на дымок костра дед Кирясь стал ругать нас. Ухватил рыжего за ухо. Но Андрон увернулся и закричал, что пожалуется отцу.
И выполнил свою угрозу. Откуда ни возьмись, подкатил на лёгкой тележке, запряжённой озорным жеребчиком, отец Андрона, по-уличному прозвищу «Губан», по фамилии Абрамов.
— Ты моего сына не тронь! — погрозил он старику кнутом. — Он тебе не родня и не ровня, понял?
И дед Кирясь молча поклонился. Оказывается, он был у Абрамовых батраком, а не настоящим дедушкой.
Сам Губан не пахал, не сеял, разъезжал по деревням, скупал пеньку и сало. А потом подороже продавал.
Не мужик, не купец. Таких на деревне звали прасолами.
Сына своего за дружбу со мной Губан похвалил:
— Это хорошо, играй, играй с Учителкиным.
А мне сказал:
— Держись за своих, мордовских, а Гришку ты брось, он тебе не ровня.
У меня два языка
Осенью мы пошли в школу. И хотя Гриша и Андрон были постарше меня, мы очутились все вместе в первом классе. Конопач был оставлен на второй год по лености, а Гриша пропустил одну зиму по болезни.
Учить нас пришла старая учительница, которая была посажёной матерью на красной свадьбе. А с ней вместе моя названая тётя. Оказывается, Надия была помощницей у неё, помогала растолковывать мордовским ребятам русские слова.
Старая учительница была в простом платье, а Надия вошла в класс такая нарядная, что хотелось зажмуриться. Мордовский костюм сверкал на ней красными узорами и яркими блёстками. На шее бусы. Вокруг лица пушились, играли радугой селезнёвые пёрышки.
— Здравствуйте, дети, — сказала старая учительница по-мордовски, а потом стала разговаривать по-русски.
А Надия объяснила, что она рассказывает нам, как мы будем учиться по русскому букварю, подставляя под каждым русским словом свои слова, пока не получим буквари на родном языке.
Прежде у мордвы не было своей письменности, а теперь она будет. Советская власть всех сделает грамотными, всех научит новой жизни. Кто был самым последним, станет самым первым!
Ой, как хорошо! Вот Надия, она была сторожихой при школе, а вскоре поедет на курсы и станет учительницей. При Советской власти у неграмотной прежде мордвы будут свои учёные!
Это Ленин так обо всех заботится.
Мы захлопали в ладоши. Закричали «спасибо». Нам понравилось, что мы будем учёными. А когда все утихли, Андрон вдруг сказал:
— Зачем мне учиться по-мордовски? Отец мне велел хорошо узнать русский!
— А затем, чтобы хорошо знать два языка, — улыбнулась ему тётя Надия. — Все мордовские ребятишки будут учить не только мокшанский, но и русский язык. Неужели ты хочешь быть отсталым?
Конопач угрюмо молчал, опустив глаза.
— Что вы скажете, дети, лучше, когда два языка?
— А у меня уже два языка, два! — закричал я по-мокшански, потом повторил по-русски.
— И у меня тоже! — крикнул Гриша.
— Вот видишь, у всех по два языка, а если у тебя, останется один, бедней всех будешь, а ведь ты из богатой семьи, — пошутила учителка.
Андрон покраснел так, что все веснушки в один блин слились. И ничего не ответил. А на большой перемене прижал меня в угол и стал грозить:
— А ну, держи язык за зубами, не высовывай! У кого два — один отрежем!
Мне стало страшно. А две девочки, услышав такое, заплакали. И на другой день на занятия побоялись прийти. И ещё несколько ребятишек не пришли. Прослышали, что в школе их будут бить, казнить, языки резать.
Когда тётя Надия рассказала всё это дяде Мише, солдат поднял шум в сельсовете. И Губана, который научил своего сына Андрона запугивать ребятишек, желающих учиться на родном языке, призвали к ответу.
А всё-таки Андрон мне грозил иной раз тихо, когда нас не слышали:
— Смотри у меня, двуязычный… Когда-нибудь один да отрежу! — и показывал исподтишка острый ножичек из косы, которым резал себе сало.