- А Вам, дядя, чего? - Девочка лет двенадцати заглядывала в калитку, через которую я только что вошел во двор.
- Мне бы Иванцовых, это их дом?
- Их, а как же, - девочка утвердительно качнула густой темной челкой, - да Вы заходите, не бойтесь! А то я Вас провожу.
Я усмехнулся, а отважная проводница скользнула мимо меня и взлетела на крыльцо частного дома. Поднимаюсь за ней и прохожу в сени сквозь предупредительно открытую наружную дверь.
- Темно, не вижу ничего, где вход в дом? Эй, ты двери-то не закрывай!
- Я сейчас покажу!
Дверь на крыльцо захлопнулась, и девочка, стуча туфельками в полной тьме, воткнулась в меня.
- Ой!
Толчок от такой малявки оказался неожиданно чувствительным, я даже на миг потерял равновесие, и инстинктивно вцепился ей в плечи. И тут же разжал пальцы и поднял руки над головой, в темноте, взрослый мужчина держит девочку-подростка, ситуация более чем двусмысленная.
- Ну, куда тут идти, показывай, раз взялась! - Я за грубостью пытаюсь скрыть свою досаду.
- Сейчас, сейчас!
Девочка отлипает от меня, слышится царапанье и с отвратительным скрипом в сени врывается сумрачный свет... и шум волн!
В сени?!
Стою в узком коридорчике, слева и справа металлические стенки с потеками ржавчины, под ногами пол слегка раскачивается, внезапно становится очень жарко, а маленькая едва знакомая девочка, единственное, что меня связывает с неведомо куда исчезнувшим иванцовским домом в Мымрино, держится за ручку приоткрытой дверцы из такого же подржавевшего металла. И виден в этот небольшой проем опять же металлический трап, ведущий вверх.
- Ой, а где это мы?
Оглядываюсь, сзади в глубине коридора не деревянная дверь, сквозь которую мы только что вошли, а родная сестра той, которую придерживает малявка. И что все это значит? Внезапно произошедшая разительная перемена обстановки как дубина бьет меня по голове, в ней сплошной гул и полное отупение.
Сверху слышаться голоса на непонятном языке, звенит трап под шагами спускающихся, на площадке оказывается маленький азиат в грязной спецовке, замирает, и удивленно раскрывает на нас узкие глаза. За ним возникает второй желтолицый и грязноодетый, оба обмениваются удивленными возгласами, девочка сзади жмется ко мне, я в полной прострации, не то, что не знаю, что говорить, но и не пытаюсь придумать, в голове абсолютная пустота. Азиаты пытаются заговорить со мной, девочка высовывается из-за моей спины и что-то говорит им по-английски, наблюдаю эту сцену словно со стороны, никак не реагируя.
- Они не понимают по-английски! - С досадой говорит мне моя спутница, заглядывая в лицо.
- А? - Единственное, что я мог выдавить из себя, в ответ на вопрос и интенсивное дерганье руки.
- По-английски не понимают!
В этот раз я вообще молчу.
Азиаты машут руками, приглашая нас за собой, оглядываясь назад, лезут наверх по трапу, девочка толкает меня за ними, буквально подпирая зад, как деревянный поднимаюсь наверх, что, зачем, даже вопросов таких не возникает.
Наверху палуба довольно большого и грязного корабля, слегка волнующееся синее море и яркое горячее солнце, нас ведут вдоль борта, то тут, то там мелькают маленькие фигурки и выглядывают любопытные узкоглазые лица. Механически отмечаю про себя две большие черные, коптящие дымом трубы и иероглифы на спасательных кругах на борту.
Вся наша делегация останавливается перед дверью, один из сопровождающих заглядывает в нее и закрывает назад, все крутят головами во все сторону, что-то выглядывая, громко и вопросительно кричат. Эта интермедия заканчивается появлением еще одного маленького желтолицего человечка, одетого чище других, который проходит в двери, приглашая нас за собой.
Обстановка в комнатушке нищебродская, мебели почти нет, чистоодетый садится на кровать, и я устраиваюсь на шатком стуле, снова возникают трудности перевода, девочку никто не понимает ни по-русски, ни по-английски. Одного из оставшихся за дверями азиатов посылают еще за кем-то, и через несколько бесконечных минут он возвращается, ведя очередного соплеменника. Теперь они о чем-то переговариваются с девочкой, та задает мне какие-то вопросы, но я в полном ступоре уже ничего не воспринимаю, и временами вовсе отключаюсь.
Возвращаюсь в чувство в черном подвале, едва освещаемом слабенькой лампочкой, с совковой лопатой в руках. Здесь жарко, пыльно и невыносимо душно, я накладываю тяжеленный уголь в тачку и отвожу его сквозь подвальную тьму к пышущим жаром печам, где маленькие азиаты бросают его такими же лопатами в жадно раскрытые топки.
Что я здесь делаю? Бросаю лопату, и иду к светлому проему двери, но меня перехватывают другие узкоглазые и возвращают к тачке и лопате.
Снова прихожу в себя под освежающими струями душа, с меня стекает черная мыльная вода, моюсь, одеваюсь, в компании нескольких тоже свежевымытых, но все равно черных азиатов иду в столовую. Это хорошо, оказывается, я хочу есть, мне дают тарелку с густым супом без ложки и хлеба. Оглядываюсь, остальные ловко орудуют палочками, немного подумав, выпиваю зеленый без сахара чай, и использую освободившуюся чашку вместо столового прибора.
Той же компанией из шести человек идем в большую комнату с трехъярусными кроватями, на стойках с одной стороны, и подвешенными на цепях с другой. Падаю на указанное мне место, и засыпаю, как убитый.
- Дядя, - это утренняя девочка дергает меня за ногу.
- Дядя Федя, съел медведя, - ворчу под нос, не желая просыпаться.
- Дядя Федя, - услышала, коза, - смотрите, что у меня!
- Я не Федя. Что у тебя? - С трудом поднимаю голову с подушки.
- Надо бежать отсюда, я компас стащила! - Девочка, опасливо оглядываясь на спящих на соседних койках людей показывает прибор, квадратная деревянная оправа сантиметров на десять, слегка светящиеся в полумраке фосфором стрелки и направления. Нет, не компас, а компАс, как говорят эти извращенцы на флоте.