С разбега Тарас бросился в кристальное ледниковое озеро, подняв в воздух сноп мокрых искр. Распластавшись в воде, он мгновенно определил чаемый объект. Через минуту Тарас вынырнул — из пасти торчал вибрирующий судак. Со стиснутыми зубами кот погреб по-собачьи к берегу. Отбежав на приличное расстояние от стихии воды, Тарас выплюнул рыбину и оглоушил ее страшным хуком своего ударного органа — передней правой. Живая ртуть немедленно застыла в скучную жесть. Тарас задрожал всей шерстью — отряхнулся — и, поеживаясь от холода, восклицательно подумал: “Да, камышовый кот — это звучит гордо!” Зорким взглядом окинул он берег и браконьеров не заметил. Лодка Шуня тоже стояла на месте. Тарас снова закусил судака и помчался к дому с чувством честно исполненного долга. Согласимся с ним и мы: много ли найдется на свете котов, которые не требуют по утрам жрать, а наоборот — кормят хозяина парным деликатесом? Желая походить на японцев, Шунь предпочитал судака в натуральном виде в качестве сасими.
Кот трусил своей тропинкой, не обращая внимания на лесные красоты. Странное дело: могильные знаки на боку не смылись купальной водой. Наоборот — проступали все ярче.
Хотя некоторые мировые религии и сомневаются в наличии у животных полноценной души, Тарас с Шунем жили душа в душу. Но в последнее время в монастырь зачастили непрошенные гости — то ли любители истории, то ли мошенники, то ли хворые, то ли просто паломники. Тарасу то было неведомо, но он все равно ревновал — Шунь вел с посетителями нескончаемые душеспасительные разговоры, распорядок дня нарушался. Сердце екало от неприятных предчувствий.
Вовочка, Вовка, Король
Шунь разлепил клейкие тополиные веки, увидел сводчатый потолок с нарисованными на нем звездами и стал пересматривать только что виденный сон. Будто бы у него заныл зуб, будто бы он очутился у стоматолога. У того были волосатые холодные руки, сумасбродные глаза с угольками вместо зрачков и огромный нос. Не говоря худого слова, стоматолог залез Шуню в рот и ловким цирковым движением — будто леску подсекал — вырвал зуб. Он вылетел из гнезда, издав бодрый пробочный звук. Одна беда: зуб оказался не больной, а здоровый. При этом доктор и не думал каяться в своей врачебной ошибке. Вертя хромированными щипчиками, он любовно осматривал зуб, цокал-приговаривал: “Ах, какая красота! Что за эмалька, каков корешок! Не зуб, а загляденье! Чудо, а не зуб! Непременно заспиртую накрепко и отдам на выставку достижений!” При виде этого наглеца Шунь и проснулся.
Шунь задушевно почесал за серебряной серьгой, сделанной в форме аккуратного, но бесстыдного кукиша. Он нашел его в сырой земле, когда устраивал свой каменный сад. Покопавшись в монастырских фолиантах, Шунь выяснил, что именно так выглядел оберег древнерусского человека. С кукишем был знаком не понаслышке — в юные годы частенько сам складывал, не зная, что тот является репрезентацией фаллоса. “А чем я хуже древнерусского человека? Чем я лучше?.. И мне сгодится”, — решил Шунь и вонзил кукиш в левую мочку.
Это было когда-то, а теперь Шунь слез с гамака, повешенного между двумя рядами высоченных книжных полок. Случись ночное землетрясение, тома в кожаных переплетах непременно завалили бы с потрохами обладателя малоинтеллигентной внешности. Землетрясения, однако, не случалось, и Шунь временами чувствовал удовлетворение оттого, что ему повезло родиться в такой вот безопасной стране. Не чета другим будет. За исключением ежегодных половодий, перебора людишек и эпидемий каннибализма, ничего ужасного здесь не случалось.
Поначалу Шунь укладывался спать в огромном книжном шкафу, но там его беспокоили мыши, а поставленная наверху икона святого Егория давила авторитетом. К тому же при закрытых дверцах Шунь ощущал себя так, словно в гробу. Поэтому он приучил себя к гамаку, сработанному им из рыбацкой сети. Сеть он получил в деревне Зарайское в обмен на литр самогона, настоянного им по совету старца Егория на березовых почках. Забираясь в гамак с табурета, Шунь складывался полукалачиком и вспоминал о люльке, виденной им когда-то в музее этнографии. Полки охраняли от стороннего сглаза, книжная пыль щекотала ноздри и заменяла ветер странствий. Тарас взял за привычку вцепляться в гамак снизу — гамак раскачивался, и Шуню было легко вообразить, что рядышком точно так же покачивается его принцесса. У принцессы было лицо сестры Шурочки.
Шунь баловал мужиков не только самогоном, но и разговорами по душам. Ощущая себя, вслед за Егорием, культуртрегером, он решил заняться просветительской работой. Для этого как-то раз зимним вечером собрал мужиков у себя в библиотеке и стал объяснять им китайскую концепцию недеяния. “Идеальный правитель ничего не делает, у него все так ловко устроено, что люди сами все делают. Помните, как у Пушкина сказано: