— Меня чуть живьем тогда не съели за поздний сев. А рожь-то успела взойти и хорошо перезимовала, неплохой урожай убрали. Вот Никонов, к примеру, помнит, да и Иван Маськин. Правду, я говорю, Иван Акакиевич, или нет?
Маськин не ответил, взглянул на Никонова, на Мешкова, те уже собрались уходить.
— Прогноз не передавали? — спросил Салмин.
Анна ответила, что уже третий день ничего не передают.
— Значит, погода устойчивая, перемен пока не ожидается.
— А земля вся высохла, давно не было дождя, — нашел другой довод Никонов. — Вы думаете семена как на горячую печку бросать, на ветер выбрасывать?
Салмин тер лоб, думал.
— Правда, не все члены правления согласны, но это вполне понятно — дело ответственное. А выхода другого нет. Попробуем, — решил он.
— Не посеем, и ждать будет нечего. — Ванюш оглядел всех внимательно. — У меня есть предложение, не знаю… Не испугать бы? — Он посмотрел на Мешкова, Никонова, Маськина. Те потоптались на месте, но решили все же Ерусланова выслушать.
— Да ладно уж, мы народ привычный, пугай, — засмеялся Шурбин.
— Трактора нам другого не дадут, это ясно. Лошадей надо перевести на пахоту. А снопы и зерно с токов — уж немного осталось — подвозить на индивидуальных коровах.
Мешков и его приятели ахнули.
— Получше не придумал, товарищ Ерусланов? Тебе хорошо, у тебя коровы нет. Выезжать на чужих — самое разлюбезное дело. Что сейчас, военное время, что ли?
— Да, в нашем колхозе пока война не кончилась, это точно, — сурово сказал Ванюш, — да и не все хотят, я гляжу, чтобы она кончилась. — Он прямо посмотрел в глаза Никонову, потом перевел взгляд на Мешкова.
Но тот, отводя глаза, зло сказал:
— Это ты с красивой женой воюешь!.. Нам воевать не с кем, мы народ мирный. А о коровах не помышляй.
— В лес за дровами, на базар ты на коровах ездил? Ездил. У тебя, товарищ Мешков, двухгодовалый вол не хуже лошади потянет. Тебе и вовсе не стоит тужить.
— Держи и ты вола. Кто мешает? — забегал глазами Мешков. — Не было бы его, я бы у правления лошадь просил, беспокоил. А так соседям помогаю, всей родне…
Никонов махнул рукой:
— Делайте как хотите, я пойду, отдыхать пора… Да отпустите вы мою душу на покаяние, третье заявление подаю. — И он ушел не оглядываясь.
За ним было отправился Мешков, но тут увидел, что Маськин все сидит за столом, и дернул его за рукав. Тот отстранил руку, повернулся лицом к Салмину и Ерусланову. Потом встал, подошел к ним, сладко зевнул, почмокал мокрыми губами.
— Не слушайте вы их, делайте, как сами надумали. Я их знаю. Саботажники они! — неожиданно закричал он. — Я им еще покажу! Обманули они меня, общипали как курицу.
Мешков махнул на него рукой:
— Совсем вдрызг опьянел. О ком говорит — неведомо. Уйти от греха подальше. — И он осторожно прикрыл за собой дверь.
Маськин уселся на табуретку, его совсем развезло, он клевал носом, потом вдруг встрепенулся, хватил кулаком по столу, грозил кого-то вывести на чистую воду, написать жалобу. Потом, стараясь пошире открыть узенькие глазки, спросил жалобно:
— А как вы думаете, теперь куда можно писать? Этакую, положим, секретную? А то я не понимаю…
— Иван Акакиевич, писать можешь куда угодно и кому угодно, но обязательно ставь свою подпись. Пиши открыто, говори открыто, — посоветовал Салмин.
Маськин хитро сощурился, погрозил Салмину пальцем:
— Ловишь меня, подлавливаешь. Знаем мы вас. Раньше-то я писал и в активе был, как положено.
— Нет, не как положено, — сказала Анна. — Тогда меня, бабу, чуть не посадил за тот поздний посев ржи. А кое-кто через тебя… Чего уж тут скрывать?
— Ах, вы, значит, меня, защитника интересов народа, еще и попрекаете! Я райкому пожалуюсь, так не оставлю! — Маськин застучал кулаком.
— А ну-ка, марш отсюда, — сказал строго Салмин, — приходи, когда протрезвеешь.
— Я в этом помещении с начала войны сидел, еще до вашего избрания. Не имеете права меня выгонять!
— Не хочешь уходить, сиди не мешай нам, — сказал Салмин. — Выпей холодной воды, успокойся. Потом поговорим.
Маськин опустил тяжелую голову на стол, сразу захрапел.
Остальным уже не до него было. Подсчитывали, прикидывали, сколько лошадей и плугов потребуется, в какой срок можно вспахать шестьдесят гектаров.
Вдруг запахло гарью. Все всполошились и увидели, что штанина у Маськина тлеет, а сам он преспокойно похрапывает, изредка чмокая губами и шевеля двумя прокуренными пальцами, как кролик подпаленными ушами.
«Пожар» потушили, и Анна открыла форточку. Ванюш решил сходить в клуб: пока не разошлась молодежь, сказать, чтобы дома посоветовали родителям помочь колхозу.