— От моего имени тоже попроси, — сказал Салмин.
— И я буду снопы возить, — вмешалась Анна, — корова моя к чужим людям непривычная.
Ванюш ушел торопясь, громко хлопнул дверью. Маськин проснулся, протер кулаком глаза, встал.
— Решайте, говорю вам, скорей, на тех скопидомов не глядите. Они и меня объегорили. Сами-то в сторонке, а я за них отвечаю. — И он, грозясь кулаком, все громче ругая Мешкова и Никонова, вышел на улицу.
Остались двое.
Салмин диктовал, Анна писала.
— Ефрем Васильевич, вы очень много курите, — сказала она.
— Верно, Анна. Прихожу отсюда как из угарной бани и ужинать не хочу, — как больной сразу спать валюсь… К дочери вот съездить некогда. А она ко мне рвется, дома, говорит, хочется пожить. Видно, надоело у бабушки.
— Наверное, большая стала, я ее года три не видела, — сказала Анна.
— В шестой пошла учиться. Совсем взрослая. — Салмин вынул карточку дочери. Анна внимательно посмотрела, глубоко вздохнула.
— Глаза большие, волосы волнистые, круглолицая, губы тоже как у матери. — Анна отдала карточку, пригорюнилась. — Сколько сирот из-за этой войны на земле осталось… Я помню, как ваша жена под бомбежку попала. У кого отцы, у кого матери… — Анна умолкла, — видно, тяжело было говорить.
— Как вспомню ее, так уж и спать не могу, — сказал Салмин. — Все перед глазами, как фашисты бомбят поезда, с детьми, с женщинами. Не много мы прожили с ней — четыре года. И двух слов от нее неласковых не слышал. Веселая была, говорливая. Не чувашка — украинка. И вот нет ее… Дочь, правда, вся в нее. Смешно пишет: «Папа, я стала забывать чувашский язык, мне в деревню хочется». Вот кончим молотьбу, поеду за ней. Теперь у нас семилетка будет, пусть тут учится. — Салмин надел фуражку, свернул цигарку. — Анна, ты хотела взять у бригадиров запись трудодней. Поехали — за день небось намаялась, ноги-то сами не свои.
— Я пешком пойду, спасибо за заботу, — тихо сказала Анна. — А то злые языки и так невесть что наговаривают.
— Им делать нечего, пускай болтают. Поехали! Скоро Микита Савельич лошадь пригонит. Доедем и до клуба, — может быть, молодежь еще не разошлась. Поговорим, поможем Ерусланову.
Анна кивнула.
На крыльце они встретили Савку Мгди.
— Пред, ты что ж не сказал мне, что вы решили на членских коровах завтра снопы возить? — накинулся он на Салмина. — Потом меня же попрекнут, что, мол, Савка сидит в правлении и свою корову не впрягает. А вот Иван Петрович попросил меня обойти стариков, поговорить с ними о коровах.
— Мы уж стариков не хотели беспокоить, Микита Савельич, а раз есть желание — пожалуйста, — сказал Салмин, подавая ему на прощанье руку.
— Да обожди-ка, слово к тебе имею.
— Что? — придержал лошадь Салмин.
— А то, что надо мной Кутр Кузьма насмехается. Помнишь, как меня бычки-то в воду столкнули? Хочет мне новое имя дать. Ты голова всему селу, его одерни, а то он мне новое прозвище даст, тогда не открестишься.
— Хорошо, постараюсь его убедить, — еле сдерживая смех, обещал Салмин.
Мгди погладил лошадь по крутой шее, пожелал доброго пути. Стоял у крыльца, рассуждая про себя, как было бы хорошо, если бы Салмин и Анна поженились. Он бы с удовольствием погулял на их свадьбе и на радость людям вдоволь бы поиграл на скрипке.
Тут он вспомнил, как играл на свадьбе Ванюша и Сухви, упрекнул неизвестно кого, что молодожены вместе не живут, людей смешат. Запер дверь правления и пошел агитировать стариков. Пока шел, подбирал услышанные от приезжавших уполномоченных слова, вроде: «сознание», «культура», «дисциплина», «общественный интерес», «зеленая масса», «критика», «самокритика» и тому подобное.
Для начала он решил сагитировать свою старуху.
— Старуха, — начал он радостно, — мы уже сознательные стали, культурные. К нам уполномоченные больше не едут, потому что мы дисциплинированные. Я вот пошел с агитацией по дворам насчет членских коров.
— Как? — недоумевала старуха. — Почто коровы членскими стали?
— Не понимаешь — объясню. Мы артельные члены, потому и коровы — членские. Завтра всем на снопы, чуть свет. Поняла?
— Ты в уме, старик? Корова же молока сбавит.
— Обчественный интерес, эккей! Зеленая масса нужна, пора понимать.
— Какая такая еще зеленая масса? Что с тобой, старик? Вот чего тебе скажу: уйди ты из правления, совсем я тебя понимать перестала. Вишь, каких слов понахватался.
— Иван Петрович и Ефрем Васильевич одни не успевают, потому меня попросили с агитацией по домам пойти. Поняла?